В цензурном же комитете встретил я в первый раз приятеля Пушкина, блистательного Соболевского. Я был поражен изящным его костюмом, здоровьем, красивостью и свободною ловкостью обращения, выказывавшего самоуверенность. Он представил экземпляр "Братьев разбойников" для второго издания. На заглавном листе вместо прежней цены (20 коп.) выставлено было 10 коп.
-- Разве первое издание все разошлось? -- полюбопытствовал секретарь.
-- Нет, не все, но книгопродавец Ширяев, купивший его, стал возвышать своевольно цену; между тем публика и без того жалуется, что Пушкин дорого пускает в продажу свои сочинения. Второе издание будет вдвое дешевле: это и остановит расчеты торгашей книгопродавцев.
Но Ширяев, арендатор университетской книжной лавки, был сам не промах: находчивый и неподатливый, когда с ним хотели обращаться бесцеремонно, он поведал о замысле Соболевского и немедленно подвел контрмину. Чрез несколько дней явилось в "Московских ведомостях" объявление от Ширяева о продаже "Братьев разбойников". Цена значилась прежняя -- 20 коп., но вслед за сим прибавлено: "а по выходе в свет второго издания будет продаваться по 5 копеек".
Я упомянул о Василии Михайловиче Котельницком, посещавшем цензурный комитет. Здесь он познакомился со мною и почему-то почувствовал ко мне особенное расположение. В 1826 году он занимал должность инспектора своекоштных студентов, но чрез год был поставлен в инспекторы над казенными, находившимися в ведении профессора прикладной математики Федора Ивановича Чумакова, -- говорю "поставлен", так как перемена совершилась словесным распоряжением нового попечителя, генерал-майора Александра Александровича Писарева. Котельницкий жаловался ему на трудность надзора за приходящими слушателями.
-- Понимаю, -- отвечал смеясь попечитель, -- твое брюшко мешает деятельности. Ну что ж? Поменяйся ролью с Федором Ивановичем: ты будешь инспектором над студентами, живущими в стенах университета, а он займет твое место.
Надобно заметить, что Писарев хотя и мог считаться литератором, как устроитель литературных собраний в Калуге, где находился штаб его, и как издатель сборника ("Калужские вечера", 1825) сочинений и переводов, которые были читаны на этих собраниях военными литераторами и над которыми, по выходе их в свет, современная критика посмеивалась, однако ж, привыкнув в своем прежнем кругу к патриархальному обращению с подчиненными, он, в сущности добрый человек, дозволял себе и в университетском обществе фамильярность с некоторыми лицами, конечно, не видевшими в том никакой порухи их значению. Другие думали не так, а потому держали себя иначе, что и давало повод к столкновениям. Однажды Сандунов, профессор русского гражданского и уголовного судопроизводства, завел с попечителем свободное и неуступчивое суждение о каком-то деле. Последний, раздраженный возражениями, громко заметил:
-- Вы забываете, с кем говорите.
-- Нет, -- резко отвечал Сандунов, -- я очень хорошо помню, что мое превосходительство говорит с вашим превосходительством.
Итак, переименованный, по щучьему велению, из инспектора своекоштных студентов в инспектора казеннокоштных, Котельницкий стал уговаривать меня вступить в число его помощников. Я сдался на уговор. Хотя должность субинспектора не приносила никакого вознаграждения, но ведь и обязанности, с нею соединенные и очень точно изложенные в инструкции, на самом деле никогда почти не исполнялись не потому, что служба была gratis, a следовательно, не стоила труда, а потому, что и при окладе она не могла отправляться иначе. Что предписывалось помощникам инспектора? "Иметь надзор за тишиною и пристойностью в классах; смотреть, чтобы студенты приходили на лекции в форменной одежде, ослушников же высылать из аудитории и в списках отмечать их выбывшими" (т.е. не бывшими на лекциях). Правила очень простые, но надобно представить себе характер тогдашних отношений студентов и к инспекторам из профессоров, и к субинспекторам из окончивших курс кандидатов, -- между которыми иные, как я, например, были в прошлом году их товарищами, -- чтобы понять, как на подобные правила смотрели обе стороны. Эти отношения отличались близостью, нестеснительностью. Студенты не смотрели на инспектора как на личного врага, с одинаковым вкусом и любовью отыскивающего и крупные и мелкие провинности. Они не сторонились от него и не боялись его, но легко могли питать к нему доброе расположение. Таким же инспектором, как Котельницкий, они даже забавлялись и, не избегая с ним встречи словно какой-то беды, напротив любили зреть его, как занимательный в своем роде субъект. Самые изыскания, соответственно характеру взыскивающих, не представляли обидно раздражающих свойств.
Свободное копирование
