1916
Народ ответственен за действия одного человека, когда действие это должно бы вызвать протест всей нации и не вызывают его, или напротив, когда нация должна бы пойти за одним человеком -- и не идёт.
Восемь лет тому назад в качестве ближайшего участника журнала "Век" я отдал дань оптимизму. Но с тех пор много воды утекло, и я больше не верю в возможность реформы Церкви. Больше того, я не верю, чтобы в это верил кто-нибудь искренно.
Что же: лгут?
Нет, не лгут, а сами себя обманывают.
Столь резкие и категорические заявления -- результат долгих, мучительных лет наблюдений и размышлений.
"Реформа Церкви" -- это "обман, нас усыпляющий". Иллюзия, которой мы себя тешим.
Возможно новое религиозное движение, но это уже не реформа, а реформация. "Страшное слово" для всех, даже самых смелых церковных обновленцев. А между тем, или надо произнести это слово, или вообще отложить всякое попечение!
Церковные реформы -- без Собора. Может ли что-нибудь выйти из этого?
На этот вопрос приход ответит категорически отрицательно.
Главная причина церковной разрухи -- отсутствие соборности. Не ясно ли, что первый шаг на пути реформ и должен был бы начаться с возвращения к соборному управлению? То есть прежде всего -- к созыву Собора для выработки плана реформ.
Пока же это не сделано, все бумажные реформы, исходящие от обер-прокурора, заранее обречены на неуспех.
Кто вам сказал, что больше всего несчастья в жизни от "нужды"? Я внимательно слежу за хроникой самоубийств -- и решительно утверждаю, что громадное большинство "уходящих от жизни" материальной нужды не знали...
Я предлагаю личную со мной переписку всем, кто в том или ином отношении захвачен этим вопросом. Или как наблюдатель жизни. Или как заражённый сам "идеей" самоубийства.
Я не предлагаю личного общения. Потому что сам принадлежу к типу затворника, но будем переписываться! А если по ходу переписки будет нужно видеться -- что ж! можно и бросить свой "затвор".
Если строки эти дойдут до тех, у кого уже поселилась в мозгу кошмарная мысль или они предчувствуют, что могут оказаться во власти её, -- напомните обо всём мне. Перед посторонним -- не стыдно сказать всё самое сокровенное, самое интимное. А вместе подумать -- вместе пережить -- это полдела. Вот и попробуем сделать его сообща. Кое-что можно будет и обсудить в печати.
Я никогда не обращался к своему читателю лично. Пишу давно. Начал ещё с студенческой скамьи. Обсуждал в печати вопросы религиозно-нравственные, философские, общественные, политические... Писал и под псевдонимами, и под своей фамилией... Некоторым нравилось, некоторым нет. Одни соглашались, другие спорили... Но всегда это было "отвлечённое решение вопросов". "Читатель" был для меня тоже чем-то отвлечённым. Я обращался к его "разуму". И не имел никаких дел с ним как с человеком.
И вот, впервые статьи о самоубийцах поставили меня к читателю лицом к лицу... Я увидал живой образ его. Услышал живую его речь.
Позвольте на откровенность ответить откровенностью. И на искренние признания -- искренним признанием.
Я поражён тем доверием, с которым мне пишут. Я впервые не теоретически, а всем сердцем почувствовал ответственность, которую берёшь на себя каждой написанной строкой. И я, сознавая всю беспомощность перед теми задачами, которые возлагают на меня читатели в своих письмах, -- всё же утешаюсь мыслью: как ни мало поможешь советами и как ни слаб духом сам -- всё же посильное сделать должен...
И вот я читаю письмо за письмом. И силюсь "перевоплотиться. Хочу по тону, по почерку, по тем фактам, которые сообщаются, -- ясно-ясно представить себе своего корреспондента, встать на его место. Пережить всё вместе с ним и ответить: как бы я поступил на его месте...
Да, я тоже хочу быть близким! Близким душой. Но далёким в том смысле, что дружбу свою предлагаю -- откуда-то издали. Из какой-то далёкой неизвестности. Не было никакого Друга. И вот, точно упал с неба. И неизвестно, кто он, откуда он, где он...
Так лучше. Так много лучше!
Часто я думал:
Зачем уходить в пустыню? Приезжай в Петроград. Снимай комнату в пятом этаже. И живи! Та же пустыня. Ещё страшней. Потому что человек будет одинок, как в пустыне, -- а кругом его ужасающая жизненная трескотня!
Да если он и познакомится поневоле с кем-нибудь, от этого не "пострадает" его одиночество! Люди лгут друг другу. Люди всегда хотя немного притворяются. Люди никогда не могут подойти друг к другу душа к душе. Они всегда одиноки. Всегда в "пустыне".
И вот я издалека -- протягиваю в пустыню свою руку и говорю:
-- Кому нестерпимо тяжко жить в пустыне петроградской -- возьмите эту руку. Будем близкими друзьями -- издали!
Ничто не помешает нам. Мы никогда не увидим и не узнаем друг друга. Нам не для чего ни лгать, ни притворяться, ни скрывать своих дум и чувств и болей. Мы как в "тайной исповедальне", но с той лишь разницей, что здесь и тот, кто исповедуется, и тот, кому исповедуются, -- равны. Мне не надо писать вам "о себе"! Вы и так понимаете, что должен же был человек кое-что пережить в своей жизни, -- чтобы искать далёких друзей... И этого достаточно, чтобы моя протянутая рука встретилась с вашей...
Я должен предупредить своих друзей -- вот ещё о чём. Ни одно письмо -- не оставляется без ответа. Но я физически лишён возможности отвечать сразу на все получаемые за день письма. Значит, поневоле приходится соблюдать очередь. Если несколько дней не получаете ответ -- не думайте, что это от невнимания. И не сердитесь. Ответ придёт непременно.
Я лично никого не принимаю. Во-первых, живу под Петроградом. Во-вторых, по причинам внутренним. Я затворник -- для всех одинаково. Не обижайтесь...
Я тоже всегда страдаю от условий городской жизни. И потому избегаю жить в городе...
Никуда не хожу. Гуляю -- только в лесу.
Я друг -- а не учитель, ни о какой "святости" своей никогда никому не говорил и не скажу, но помогать разбираться в жизненных и душевных явлениях -- всегда буду!..
За февраль и март мною получено около 900 писем, -- как же можно сердиться на то, что отвечаю через 5-6 дней?
Свободное копирование
