Против меня в вагоне солидный, седой господин, с добрыми близорукими глазами. Он читает журналы. Дремлет. Клюёт носом. Просыпается -- и снова читает.
А в соседнем купе -- шум, хохот и возгласы.
Такое впечатление, как будто бы подвыпившая компания играет в карты и галдит без церемонии на весь вагон.
Моему старичку, видимо, надоело читать и клевать носом.
Он откладывает в сторону журналы, снимает пенсне, смотрит на меня некоторое время и говорит:
-- А интересная это наука -- психиатрия!
Я недоумеваю. Начало разговора несколько неожиданное.
-- Ведь он сознаёт. Отвечает на вопросы, -- продолжает старик, -- а вот подите же, повреждён какой-нибудь кусочек мозга, и чего-то не хватает. Не человек делается, а "сумасшедший".
-- Да вы про кого?
-- А разве не слышите? С нами рядом в купе везут сумасшедшего. Ведь это он шумит всё время.
-- Вот что! А я думал, пьяный.
-- Нет, больной. Служил техником на железной дороге, и вот, сошёл с ума... Я видел, как его втаскивали в вагон, -- очень тяжело смотреть. Он упирался -- не хотел идти, и провожатые буквально тащили его по земле волоком.
Через несколько станций я разговорился с провожатыми больного, и они попросили меня взойти к ним в купе.
-- Новый человек его заинтересовывает -- и он успокаивается.
Я вошёл.
На койке, запрокинув назад голову, лежал худой, длинный человек. Волнистые, седые волосы были всклокочены. Небритая борода торчала щетиной. Впалые щёки были какого-то тёмно-жёлтого цвета и громадные, навыкате, блестящие глаза с испугом и угрозой смотрели на окружающих. По-видимому, он никого не узнавал. Все были для него "чужие". Может быть, страшные и ненавистные "существа".
Одет он был во всё белое. Длинные рукава завязаны узлом на груди.
-- Зачем же вы его связали? -- спросил я.
-- Нельзя! Дерётся. Теперь только плюётся и ругается.
Безобразная смирительная рубашка делала больного похожим на шута. С намученным бескровным лицом.
-- Квасу хотите?
-- Давай!.. Босяк!.. -- напряжённым, сдавленным голосом выкрикнул больной.
Ему дали квасу.
Он взял, но в рот, и не успел провожатый посторониться, как струя квасу облила ему лицо.
Сумасшедший дико захохотал, завизжал, как-то нелепо оскаливая большие жёлтые зубы.
-- Это нехорошо. Так не надо делать, -- досадливо проговорил провожатый, обтирая платком лицо и пиджак.
-- Босяк!.. Распорядись!.. -- и, неожиданно вскочив на койке, сумасшедший запел: Христос воскресе из мертвых!.. Смертию смерть поправ!..
В промежутках он плевался. Гримасничал. И делал дикие, совершенно нечеловеческие возгласы...
О больном говорили при нём же. Не стесняясь. Он ничего не понимал.
-- На какой же почве это с ним? -- спросил я.
-- Да на почве мыслей.
-- То есть как так?
-- А так. Сначала служил ничего. Потом стал задумываться. Дело бросил. Я, говорит, изобрету лекарство от смерти. Подшучивали над ним. Дальше, больше... Так и сошёл. Теперь или ругается, или "Христос воскрес" поёт.
Мой сосед старик, когда я передал ему этот разговор, сказал:
-- Да-с... Психиатрия -- вещь любопытнейшая... Может быть, сумасшедший-то мудрее нас с вами. То есть не мозгами... А душой-с... Я вот тоже о смерти часто думаю: у меня расширение аорты. Чуть устану -- припадок... Тоже, пожалуй, скоро запою: Христос воскрес!..
Он хотел пошутить. Но вышло у него это печально и жалко...
В сторонке от всех, на палубе, сидел человек и читал Евангелие. Ни на кого кругом он не обращал внимания. В руках у него был карандаш -- он что-то отмечал на полях.
Одет он был, как одеваются зажиточные деревенские лавочники. Новый картуз. Чёрная суконная курточка. Чёрные брюки в сапоги. Во всём аккуратность и порядок. Я давно уже заметил его и невольно заинтересовался.
Первая мысль была: "Должно быть, сектант".
Таков уж у всех у нас "предрассудок"! Коль скоро "читает Евангелие" -- значит, сектант.
Я подошёл к нему и сказал прямо, что думал:
-- Вы читаете Евангелие -- это так редко приходится встречать, и мне почему-то кажется, что вы, должно быть, хороший человек.
Вблизи я рассмотрел его лицо. Худое, бледное, с ясными карими глазами. Тёмные усы и небольшая бородка. На вид ему лет 25.
-- Уж, право, не знаю, -- улыбнулся он мне, -- какой я, а Евангелие читаю потому, что... какую же книгу другую такую найти? В ней обо всём есть. И всё настоящая правда...
Мы разговорились.
-- Как вы относитесь к войне? -- спросил я его.
-- Как отношусь? Божье дело! И в Евангелии сказано: войны до конца века будут. Всё идёт к тому, чтобы люди определились. Которые направо, которые налево. Так и эта война. Она всех определит.
-- То есть как это -- определит?
-- А так. Если человек с духовными потребностями на войну попадает, он оттуда весь перерождённый возвращается. Я сам видел таких. Многие на войне в Бога уверовали. Это тоже знаю...
-- Вот меня удивляет, что к смерти на войне привыкают. Мы здесь живём -- никак не привыкнем!
-- Не так звучит! -- засмеялся он. -- Там оглушит сразу. Зато и привыкают потом. А здесь вроде бы как будто её и нет, а в то же время и есть... У нас с отцом в деревне небольшой кожевенный заводик есть. Брата на войну взяли. Зятя тоже. Я один остался. А если бы и взяли -- ничего, слава Богу: пошёл бы с охотой... Сердцем чую я... будто жизнь другая делается.
Ведь в деревне дошло не знаю до чего. Малые ребята пьют, распутничают и в Бога верить перестали. А как началась война -- так и притихло. И словно по-новому всё... Теперь, как Евангелие читаю... думаю: про нас всё писано!..
Он посмотрел на меня ясными, немного наивными глазами и застенчиво улыбнулся.
-- Вы человек учёный... я простой... Может быть, не так что говорю...
Ох уж эта "учёность"! Как часто мне приходится за неё краснеть!
До позднего вечера просидели мы на палубе с человеком, который читает Евангелие, и у меня было такое чувство, как будто бы я слушаю не "одного" человека, а весь русский народ...
Свободное копирование
