Вчера я ездил в лес, на озёра ловить рыбу. Места мне незнакомые, какие-то маленькие "хутора", землянка, вросшая в землю, и всюду грустный, облетевший осенний лес. Высоко над нами пролетели два лебедя. И от этого почему-то всё кругом показалось ещё более грустным, "заброшенным" и одиноким.
-- Какая глушь, -- сказал я.
-- Это ещё что, -- возразил мой спутник. -- Здесь всё-таки культура: часы есть!
-- Часы?
-- Да. А вот я жил подальше отсюда, так и часов нет. Купила одна крестьянка, богатая, приходит к моей родственнице в гости. И очень ей хочется сразу две вещи рассказать: и то, что часы купила, и то, что бессонницей страдает. Думала-думала, да и говорит:
-- Всю ноченьку я вчера не спала... Легла этта... Слышу, пять часов бьёт -- не сплю. Шесть -- не сплю. Семь -- не сплю... Нет-то, нет-то в восемь часов заснула.
Вот этим самым кончится дело и в Царицыне.
Часы уже куплены. "Культуры" хоть отбавляй. Теперь остаётся в пять часов ложиться спать и нет-то, нет-то к восьми погрузиться в сон.
А там и полнейшее одичание не за горами.
Это непременно так будет.
Очевидно, и сейчас человеческая жизнь высшего порядка отсутствует. А если нет высшей жизни, то всё неминуемо сведётся к тому, чтобы пить, есть и спать. Изредка разве, при воспоминании о "человеческой" жизни, будет налетать "бессонница". И тогда, вместо пяти, царицынские обывателя и будут засыпать в восемь часов.
Шутки шутками, господа, а, поверьте, свежему человеку душно у вас, тоскливо. А иногда и стыдно и больно.
Недавно я наблюдал такой факт.
Был концерт -- с участием музыканта, которому много хлопали и которого освистали бы во всяком другом порядочном городе . Я с чувством боли и стыда наблюдал, как молодёжь демонстративно хлопала "обиженному" музыканту. Молодёжь, всегда чуткая, здесь "поддерживала" грязь, -- а сзади меня стояли два почтенных старика, которые пытались свистать.
Мне для памяти надо было записать кое-что -- я вынул карандаш и написал несколько строк на клочке бумаги.
Когда начали хлопать, раздалось несколько свистков, какие-то дамы "зашипели" на меня, думая, что свищу я. А один "интеллигент" -- в золотых очках, видевший, что я пишу, злобно крикнул:
-- Газетчик!.. Сотрудник!..
В устах царицынского дикаря "газетчик", "сотрудник", "писатель" -- ругательные слова!
Вы никогда не были в Гор. думе?
Напрасно. Обязательно сходите. Это нечто изумительное! Я сам никогда не бывал раньше. Со словом "Дума" у меня связывалось представление о скучном-прескучном здании, с грязными каменными лестницами, где сидят скучные люди и говорят о базарах и мостовых. Я даже "отчётов" думских не читаю.
И вдруг попал!
Господи, Боже мой! Почти до тридцати дожил , но такого... такого...
Впрочем, буду рассказывать по порядку. Смотрите на мои "впечатления" не как на "отчёт" какой-нибудь, а как на рассказ свежего человека, который вот уже несколько лет больше всего любит лес -- и вдруг попал на самую "вершину" царицынской культуры. Помилуйте! "Представители города, насчитывающего с лишком сто тысяч жителей". Три десятка "лучших людей" из многих десятков тысяч!
Первое, что я увидел, было вполне "ожиданно": грязная каменная лестница, потом "зал заседаний", уставленный столами, большая икона, план собора, несколько стульев для "публики".
Усаживаемся. Я никого не знаю, и мне, как чужестранцу, объясняют -- вот такой-то. А этот -- такой-то.
Первое, что мне бросается в глаза, это то, что многие гласные останавливаются и крестятся на икону. "Это хорошо, -- думаю я. -- Они принимаются за дело, благословясь".
Гласные молятся, а соседи мои "рекомендуют" их:
-- Вот это Фёдор Васильевич Башлаев .
-- Чем замечателен? -- спрашиваю.
-- Да тем, что "прилепился к городскому самоуправлению".
-- То есть как "прилепился", -- недоумеваю я.
-- Да у него тут родственник служил один на базаре...
-- А! понимаю.... Ну и что же?
-- Когда эту историю раскрыли, он и говорит: "прилепился я"!..
-- А вот Винокуров идёт, Иван Андреевич.
-- Этот чем замечателен?
Соседи мои смеются.
-- Тем, кажется, что, когда Башлаев признался в своих странных отношениях с самоуправлением ("прилепился"), он поддержал его: "Мы, говорит, проникнуты с Фёдором Васильевичем благими порывами"!..
"Прилепился" и "благие порывы" -- чудаки!
-- А вот и сам Пятаков!
-- Почему сам?
-- Это у нас достопримечательность: первая -- Илиодор, вторая -- памятник Гоголю, третья -- Пятаков.
Вдруг двери в соседнюю комнату затворяются, и по залу проносится: "частное совещание"...
-- О чём же они совещаться будут?
-- Очевидно, о чём-нибудь неприличном, -- отвечает чей-то голос.
Смеются.
Но смех смехом, а что если о неприличных вещах они "просовещаются" часа два. Мне ехать надо. Я не могу долго сидеть. В кои-то веки выбраться и не увидеть "богомольных" гласных "в деле".
А соседи рассказывают такие вещи, что тревога моя всё увеличивается, и я предчувствую недоброе.
-- Наши гласные удивительно обстоятельный народ: начнут совещаться... и -- Боже мой!.. Его же царствию не будет конца. На днях они совещались, как им ехать в Бекетовку осматривать лесотаску .
Вот вы бы послушали. Один говорит:
-- Мне кажется, лучше всего на поезде: и скоро, и дёшево.
-- Но ведь и водный путь имеет свои преимущества, -- говорит другой. -- Я предлагаю моторную лодку.
-- Господа гласные, я с своей стороны решительно предлагаю всем другим способам передвижения предпочесть автомобиль: во-первых, быстрота, во-вторых -- с точки зрения...
-- Позвольте, позвольте, я прошу слова!..
-- Я ещё не кончил, господа!..
-- Просим!.. Просим!..
-- Ограничить ораторов пятью минутами!...
Больше часа совещались.
-- Чем же решили?
-- На поезде, кажется.
Но моё предчувствие не сбылось. Через десять минут дверь отворяется. И "лучшие люди" гуськом входят в зал.
Тут опять всё "ожиданно": голова -- с цепью , скучный протокол "предыдущего заседания" и швейцар с подносом, уставленным чаем.
Мне это понравилось: Богу помолились, чайку попили -- и за дело. Великолепно!
Только -- что такое! Чтение протокола прерывается, а все гласные начинают говорить сразу.
-- Это что же, -- наклоняюсь я к соседу, -- общая молитва?
-- Нет. Это прения.
-- Почему же все сразу?
-- Здесь так принято; чтобы скорее высказаться могли.
Я пожимаю плечами и стараюсь вслушаться. Но разобрать нет никаких сил. Всё слилось в какой-то воющий гул.
-- А-а-а-а!.. О-о-о-о!.. Ух!..
Я вижу только слегка подпрыгивающего городского голову, который выкрикивает:
-- Виноват-с!.. Виноват-с!..
И при этом раздаётся такой звук, точно песок сыпется.
-- Это что такое?
-- Это звонок, -- объясняет мой спутник.
Но "инцидент исчерпан". Переходят к "делам". Подымается какой-то гласный и говорит:
-- Обратите внимание на взвоз... Не опасно ли?.. Потому что, если едут извозчики... там откос... Если, например...
-- Виноват-с, -- перебивает голова, -- уже, так сказать, вопрос ваш... этого... разрешён, видите ли-с... этого... в том смысле что... именно-с... тумбы...
-- Это незаконно! Мы не имеем права тумбы ставить.
-- Как не имеем?
-- Имеем!
-- Конечно! Конечно!
Шум.
-- Виноват-с, виноват-с... Заявление гласного, видите ли-с... мы... этого... примем к сведению...
Встаёт гласный, кажется, единственный интеллигентный человек в собрании, и человеческим языком объясняет, что в городском реальном училище на дворе такая грязь, что даже директор сам жалуется.
-- Посторонний вопрос, -- кричит кто-то.
-- Виноват-с... этого... я отвечу...
-- При чём тут грязь?
-- Нельзя посторонние вопросы.
-- Господа...
-- Нельзя...
-- Господа!..
-- Виноват-с... этого...
И опять голоса "лучших" людей сливаются в сплошной гул.
-- А-а-а-а!... О-о-о-о!.. Ух!..
И прыгающий голова:
-- Виноват-с!.. Виноват-с!..
И странный звонок шипит, точно песок сыплется...
Но хорошенького понемногу. Мне пора ехать. Я прощаюсь со своим спутником и благодарю его "за доставленное удовольствие".
Башлаев Фёдор Васильевич -- гласный Царицынской городской думы с 15 декабря 1910 г.
Винокуров Иван Андреевич -- кандидат в Царицынскую городскую думу в 1911 г.
Свободное копирование
