У меня тоже есть "далёкий" друг . Живёт он в глухой-глухой провинции. Сделался "сереньким попиком", как сам в шутку называет себя, почти двадцать лет окружён людьми, с которыми нельзя "поговорить", -- но, всё же, до сих пор смотрит на жизнь, по его же собственному признанию, "сквозь розовые очки".
Я не встречал людей более искренних, глубоких и духовно независимых, чем этот захолустный "серенький попик". И потому к голосу его прислушиваюсь больше, чем к фальшивым, вылощенным фразам столичных "мудрецов".
Весной мне пришлось проездом быть в Саратове. Я ждал парохода. Пошёл в сквер посмотреть на публику. Вы не думайте, что это "противоречие": одинокий человек и на публику ходит.
Поверьте, нигде человек не бывает так одинок, как "на публике".
Сижу и смотрю.
Народу много. Кавалеры, барышни, молодёжь... Смеются, ухаживают...
Вот идут две девочки, лет 12-13, должно быть, гимназистки. Идут, взявшись за руки, в одинаковых голубых платьицах. Лица у них такие хорошие, детские и платья славные, и цвет голубой так идёт к ним. Только как-то странно надет пояс. Не на месте. А когда они проходят и поворачиваются ко мне спиной, я вижу, что бант сзади на поясе сделан почему-то на пол-аршина ниже, чем делается всегда. Я вспоминаю, что в Петербурге видел в театре несколько женщин с такими поясами. И мне тогда делается ясно, что это -- "мода". Конечно, я мог бы назвать эту нелепость "модой" и успокоиться, ведь мы любим назвать что-нибудь каким-нибудь "биринби" и сделать вид, что больше говорить нечего: всё ясно.
Но уж очень было гадко видеть эту моду на этих детях, и я стал думать.
Я убеждён, что две саратовские гимназистки... с такими милыми простыми лицами, гуляя по скверу, взявшись по-детски "за руки", даже не подозревают, какие нелепые и дикие платья на них надели. Больше того. Я уверен, что мамаша их, женщина добрая и неиспорченная, одела своих дочек в эти костюмы вовсе не потому, что так "захотела", и не потому, что дикая идея "прикрепить бант не на надлежащем месте" пришла ей по некому вдохновенью, -- а просто потому, что увидела этот несчастный бант в последнем парижского "модного журнала".
Моды, как известно, создают парижские кокотки. И вот чудом каким-то бант, съехавший в Париже у какой-нибудь дамы полусвета, оказался прикреплённым на том же самом месте у саратовской гимназистки.
На днях ехал я по железной дороге. Вагон почти пустой. Тихо. Только в соседнем отделении без умолку болтает маленькая гимназистка -- она едет с мамашей.
Девочке скучно, и она болтает "для развлечения", а потому прыгает с предмета на предмет.
Только что говорила про какие-то "хорошенькие-хорошенькие яблоки", то вдруг заявляет:
-- Терпеть я не могу Закона Божия.
-- Вот! Почему это? -- смеётся мамаша.
-- Такой скучный, такой скучный этот "катехиз"!..
-- Катехизис, -- поправляет мамаша.
-- Ску-чища! -- от всей души восклицает девочка. -- Стихи люблю, историю люблю, читать люблю. А "катехиз" -- пра-ативный. И зачем это, мамаша, "катехиз" учат?
-- Катехизис, -- поправляет мамаша.
Бедная, милая девочка! От всей души сочувствую её горю. И так понимаю, что она упорно не хочет называть то, чему её учат, "катехизисом", а зовёт "катехизом": так гораздо выходит "пра-ативнее".
Всё скучное, неизвестно зачем нужное, что зовётся в гимназии "Законом Божиим", -- действительно, не "катехизис", а "катехиз".
"Стихи люблю, историю люблю, читать люблю. Закон Божий не могу терпеть".
Но разве уж такая "противоположность"?
И да, и нет.
Если бы до детской души дошло то, что говорится в "Законе Божьем", так же, как доходят отрывки из произведений Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, -- этот "пра-ативный катехиз" стал бы любимым предметом.
Девочка "любит читать" потому, что это волнует её душу, будит мысль, вызывает чувство радости, горя, сострадания, умиления. Дети так легко смеются и плачут над книгой.
Но в "Законе Божьем" больше, чем во всех произведениях вместе взятых, содержится то, что может пробуждать радость, сострадание, умиление: будить и чувство, и мысль.
Надо только уметь передать это детской душе!
А для этого надо перестать преподавать "катехиз", надо попытаться раскрыть детям религию.
И тогда не будет никакого "противоположения" между "чтением", любовью к поэзии, к литературе и "Законом Божиим". Потому что религия и искусство по духу бесконечно близки друг к другу.
Свободное копирование
