Школа и спорт - 1

Школа и спорт

Теперь, уже бывшая женская средняя школа №3 стала смешанной и была всё там же, за сквером, в конце правительственной площади, так близко от нашего дна, что я слышал все звонки, оповещавшие начало и конец «перемены», что отделяла один урок от другого. Помню, как я волновался, собираясь на мой первый урок в этой школе 1 сентября 1954 года. Ещё бы! Ведь теперь моими одноклассницами будут девочки, интерес к которым поселился во мне ещё с прошлогоднего лета, благодаря моей лагерной подруге Маше Котышевой. Утром я отправился на свой первый урок в новой школе, ведя за руку младшего брата, который, как первоклассник, тоже был распределён учиться в первую смену.

Перед началом первого урока на просторной спортивной школьной площадке, окружённой лёгкой оградой из металлических прутьев, которая отделяла школьное пространство от Дубового парка, нашей улицы Кирова и сквера, состоялось торжество, посвящённое мудрой политике нашей партии, проявляющей беспрестанную заботу о нас, советских школьниках. Я пришёл на первый урок также с моими корешами Хомой и Толстым, но обут был в настоящие кожаные «прохоря», проигнорировав новые ботинки, а на голове у меня красовался узбекский летний головной убор-«тюбетейка», носить которую я привык в моей оставленной №24. Старших смешанных девятых классов было целых четыре, и девочек в них было раза в два-три больше, чем пришлых из мужских школ.

Мы стояли в две цепочки, уже разделённые по классам, и я сразу же обратил внимание на то, что одна цепочка была полностью женской -это были ученицы десятых классов, которых осторожные реформаторы решили не объединять с десятиклассниками, предусмотрительно оставив тех на своих прежних местах в уже бывших теперь мужских школах. Наверное, это был правильный расчёт, потому, что наши одноклассницы, голенастые угловатые девчонки, безоговорочно проигрывали своим, более старшим и более развитым, коллегам во внешней привлекательности и другим физическим кондициям. Бережёного Бог бережёт!

Классы были заполнены до верхних возможных границ, которые не должны были превышать сорока учеников. В нашем девятом «первом» классе с немецким языком в качестве иностранного, было всего около десятка «мужчин», то есть на каждого из нас приходилось примерно три «женщины». Остальные девятые - «второй», «третий» и «четвёртый» были «английскими», и «мужчин» там было значительно больше. В конце сентября в одном из «английских» классов появился наш целинный командир Саня, который ещё больше раздался в плечах и, вроде бы, даже стал выше ростом. Таких крепко сбитых высоких пареньков было не так много среди девятиклассников, а Саня вдобавок ещё отличался своим неистощимым юмором и врождённым дружелюбием, которое, несомненно, было следствием его физического превосходства над своими однокашниками.

В первые школьные дни мы, юнцы, по привычке, или из-за начальной неуверенности, забрались на «камчатку», резко обозначив межполовую границу, но наша классная руководительница, учительница русского языка и литературы, через пару недель пошла на не до конца продуманный ею эксперимент - за партами должны сидеть смешанные пары. Не знаю, каким принципом она руководствовалась, отбирая кандидаток на это смешение, но великая школьная реформа в её исполнении обрела вполне зримые черты, и вся мужская часть класса рассталась с «камчаткой» и передвинулась на передние парты, но теперь рядом с каждым из нас расположилась одноклассница. Классная, сразу же, покосившись на «прохоря», потребовала, чтобы тюбетейку в классе я снимал.

Моей соседкой оказалась Лариса, одна из лучших учениц класса, смешливая, бойкая, с курносым и несколько широковатым «утиным» носиком, сероглазая и светловолосая девочка. Первое, что она сделала-молча провела мелом тонкую черту поперёк наклонного стола парты, назначение которой не требовало объяснений, да я и не предполагал вторгаться на её территорию. Буквально через несколько дней я подвергся плохо замаскированной проверке. После субботних укороченных уроков, на выходе из школы, нам «случайно» встретилась бойкая дама в цветастом платье и с «утиным» вздёрнутым носиком, который не оставлял никаких сомнений в её родстве с моей однопартницей. Она тут же, как бы невзначай, пригласила меня на «чашку чая», обещая показать свою домашнюю библиотеку.

Они жили совсем недалеко, в одноэтажном домике на улице Первомайской, напротив нашего городского Главпочтамта, и рядом с публичной библиотекой имени Боконбаева и аптекой. В маленькой, светлой и опрятной комнате вдоль стен стояли стеллажи с книгами, многие из которых мне были хорошо знакомы по клубной «читальне». Чай был с абрикосовым вареньем и сахарными «ватрушками» домашней выпечки, и за столом мама Ларисы, перечисляя книги своей библиотеки, быстро установила степень моего знакомства с ними. Видимо, этот тест был одним из решающих в формировании её отношения к тому или другому человеку, и уж я постарался не ударить в грязь лицом, процитировав знаменитую фразу « Ай, да Пушкин, ай, да сукин сын», которой великий поэт и писатель наградил самого себя, восхищаясь только что завершённым «Борисом Годуновым». Мама была несколько «огорошена», но, скорее всего, проверочный тест её вполне удовлетворил, потому, что в течение всего школьного года на совместных родительско-ученических собраниях она всегда оказывалась рядом со мной и расспрашивала о моих школьных успехах, хотя наши поимённые успехи эти составляли главный предмет таких собраний.

А с Ларисой после того мы быстро сдружились, и меловая черта как-то незаметно исчезла, но тут вдруг обнаружилось, что избранные в соседи по партам «коренные» представительницы школьного коллектива резко снизили успеваемость, и обеспокоенные родители на одном из родительских собраний потребовали внести изменения в распределение классных мест. Наша классная на другой день объявила, что можно изменить внедрённую ею силовую систему расселения, и каждый может сидеть с тем, кто ему больше подходит, только на «камчатку» путь для мальчиков был закрыт. Случилось удивительное-почти никто из смешанных пар не изъявил желания менять своих сопартников, не были исключением и мы с Ларисой. Мы уже привыкли друг к другу, а добрая аккуратистка Лариса всегда помогала мне «подчистить» не приготовленные мной домашние задания, снабжая своими тетрадями, откуда я быстренько, на переменах, или даже на каком-нибудь уроке, «скатывал» нужные мне упражнения по русскому и немецкому языкам, химические реакции и схемы исторических событий. Задания по математике я всегда выполнял сам и всегда старался отыскать несколько вариантов решения задач и примеров.

Ничего нового в подходе к изучаемым «предметам» школьной программы я не обнаружил. Всё те же вызовы к доске, или «опрос», для выяснения подготовки учеником домашнего задания, затем учитель объяснял «новый материал» и заканчивал урок новой порцией домашних заданий. Учительница математики, сухопарая, несколько сутуловатая, и какая-то очень уверенная и безапелляционная, сразу не понравилась мне- настолько был велик контраст с моим любимым Жилкиным. Привыкший к демократической атмосфере уроков математики в оставленной мной №24, я никак не мог попасть в тот алгоритм, который царил на теперешних уроках. Я, неискушенный новичок, часто, без всякого регламента, выскакивал к доске, пытаясь показать свой вариант решения задачи или примера в расчёте на «жилкинскую» поддержку преподавателя, но нынешняя хозяйка уроков математики ледяным тоном возвращала меня на место, не позволяя вторгаться в раз и навсегда заведённый ритм урока.

С другими предметами особых проблем у меня не было, особенно с русским языком и литературой-сказывалось моё раннее общение с библиотекой-читальней и влияние русской драмы. Мои сочинения часто прочитывала наша классная, хотя наши отношения с ней были строго официальными. Учитель географии, невысокого роста невозмутимый, медлительный и рассудительный, отличался от моего «порхающего» географа, оставленного в №24, но его уроки как-то сразу западали в память, так, что дома почти ничего не надо было прочитывать из учебника. Это был один из двух учителей-мужчин, остальные, даже учительница физкультуры, все были женщинами. Второй учитель вёл у нас уроки рисования и черчения, и был почти лилипутского циркового роста, отчего быстро получил кликуху «Пипин Короткий».

Один из учеников нашего класса с прозрачным именем Вилен, что в расшифровке означало, и все это знали, Владимир Ильич Ленин, был страстным и уже закоренелым курильщиком. Чтобы как то дистанцироваться от великого вождя, все в классе звали Вилена просто Вилькой. Покурить он обычно отправлялся на переменах в угол школьного двора, где размещалась кирпичная уборная, снабжённая на этот раз «М» и «Ж» на двух противоположных торцах заведения. Мне иногда тоже хотелось быть совсем взрослым, и я посматривал на Вильку, стараясь запомнить его манеру курения. На одной из перемен наблюдательный Вилька, почувствовавший, видимо, мой интерес к его любимому занятию, предложил мне «затянуться» пару раз. Отказаться было невозможно, чтобы не прослыть «маменькиным сынком», и я небрежно сымитировал его курительные действия, но к моему удивлению вместо одобрения коварный Вилька разразился диким хохотом, тыча своей рукой куда-то мне за спину. Оглянувшись, я увидел неподалёку стоявшего географа, который внимательно наблюдал за нами. «Ты что, тоже куришь?», только и спросил он, и никаких дисциплинарных действий для меня не последовало, хотя курение строго пресекалось в советских школах, но после этого случая я стал искать более легальные пути стать взрослым.

С немецким языком у меня были проблемы, потому, что Эллочка, прививая нам свой «берлинский» диалект и любовь к классикам немецкой литературы, недостаточно внимания уделяла грамматике, так, что мои познания в склонении существительных и артиклей по четырём немецким падежам и спряжении ходовых глаголов в настоящем, прошедшем, давно прошедшем и будущем временах были более чем скромными. Моя новая «немка» была Раиса-строгая невысокая полноватая дама в очках в чёрной роговой оправе. На одном из первых уроков, видимо, для того, чтобы продемонстрировать новичкам высокий класс своих учениц, она вызвала к доске стройную худенькую длинноногую девчушку с роскошными русыми косами, подвёрнутыми к затылку, из-под которых выглядывали маленькие аккуратные ушки и трогательные светлые завитки на тоненькой шее. Видно было, что девчушка эта как-то подрастерялась, выдернутая из-за своей парты на всеобщее обозрение незнакомых ещё одноклассников мужского пола. Скромно потупив глаза, она не торопилась прочитать урочный текст, и Раиса попыталась сдвинуть полутупиковую ситуацию с места, грубовато подтолкнув: « Ну, ты что, коленки трясутся что ли?». Девчушка вздрогнула, яркий румянец стыда мгновенно разлился по её щекам, которые только что блистали удивительно нежной белизной. Карие, и какие-то безоружные, глаза её растерянно метнулись в сторону, но уже в следующий миг она чётко начала читать свой текст, хотя произношение её было совсем не «берлинским», но это заметно было только мне.

Эта девчушка была явно не из заурядных и принадлежала к небольшой и сплочённой компании неординарных подружек, которые, как я сразу заметил, отличались от остального женского контингента нашего класса какой-то особой «продвинутостью», воспитанностью и устойчивыми пятёрками на уроках даже нелюбимой мной математички. Это была элита класса, со своим, видимо, уже давно установившимся и тянувшимся из минувших школьных лет, названием -«галёрка».

Раиса на каждом своём уроке по очереди вызывала пришельцев, чтобы установить уровень их подготовки. Каждый из вновь прибывших учеников должен был что-нибудь продемонстрировать из того, что он получил на уроках в своей бывшей школе. Неизбежно настала и моя очередь, к которой я заранее готовился. «Ну-с, молодой человек, что вы можете нам доложить?», спросила Раиса, и я, не задумываясь и встав в позу актёра Балаева в грозовую ночь из «Короля Лир», на чистом, как мне казалось, «берлинском» диалекте торжественно начал: « Wer reitet so spat durch Nacht and Wind? Es ist der Fater mit seinem Kind». Это была старинная баллада Гёте «Лесной царь», которую я одним махом, останавливаясь только в особо трагических местах, чтобы перевести дух, доложил своим одноклассникам и невозмутимой Раисе, которая, не проявляя никаких особых эмоций, милостиво посадила меня на своё место. Однако, с тех пор, я стал часто ловить на себе её внимательный быстрый взгляд через очки, а отвечавших урок одноклассников она стала тщательно поправлять, но «берлинский» диалект для них был безнадёжно потерян.