Очереди за хлебом всегда в памяти...

На фото:  Ягоды джиды (Лох серебристый). Фото Д. Гениса.

   Очереди за хлебом всегда в памяти...

   Всё было по карточкам. Например, обычный рабочий мог получить, если не ошибаюсь, 400 граммов хлеба в день. Раз в месяц ему полагалось около 2 кг мяса и рыбы, 400 г жиров, 1,2 кг крупы и макарон. На все вещи и продукты тоже были расписаны свои "нормы", они распространялись, кажется, на всё, что нужно обычному человеку. Членам семьи (иждивенцам) тоже что-то полагалось, но в заметно меньшем количестве. Правда, "нормы" нередко были на бумаге. Реально, или что-то чем-то заменяли, или доступно отвечали: "не поступило". Жаловаться или требовать "своё" никто даже не решался. Разговор в сталинские времена был короткий... Отменили карточную систему 17 декабря 1947 года. Это означало, что отныне все продукты и товары могли продаваться населению по желанию. Сколько хочешь, столько и покупай? Но не спешите.

   Одновременно Постановление Совета Министров СССР от 14 декабря 1947 года установило предельные нормы отпуска в одни руки: "хлеб - 2 кг; крупа, макароны 1 кг; мясо и мясопродукты - 1 кг; колбасные изделия и копчености - 0,5 кг; ткани хлопчатобумажные - 6 м; нитки - 1 катушка; чулки-носки - 2 пары; обувь кожаная, текстильная, резиновая - по 1 паре каждой; мыло хозяйственное - 1 кусок; мыло туалетное - 1 кусок; спичек - 2 коробки; керосин - 2 л". Список был, конечно, длинней. Вот только обилия в магазинах прибавилось мало. Очереди не исчезли. В обиход советских людей вошло замечательное слово, которое распространялось моментально: "дают"! Кто его придумал, не знаю. Нет, еще одно слово красивое в лексиконе появилось: "выбросили"! В переводе на обычный язык это означало, что в каком-то магазине появилось в продаже нечто съедобное или бытовое, и надо срочно нестись туда, чтобы это самое успеть купить. Ибо "выброшенное" очень быстро раскупалось...

   И всё же. Если раньше человек, особенно городской житель, терял или у него украли карточки, а это было далеко не редко, он был обречен на откровенный голод. Ибо без карточки еду можно было достать только кого-то ограбив, убив или обворовав. Новые, очередные, карточки получали только раз в месяц. Значит, если лишился их, то надо было прожить какое-то время, питаясь воздухом и водой, которые, кажется, в стране Советов, отпускались без карточек. Конечно, сейчас иронизировать можно, но в те времена потеря карточек, особенно в начале месяца, нередко маячила трагическим исходом...

   Я не имею в виду сельских жителей. Они выживали за счет своего приусадебного хозяйства. Не случайно в голодные времена горожане стремились попасть в деревни, там было больше шансов раздобыть продукты питания. Думаю, я здесь никакого открытия не написал, но не вспомнить о тех тяжелых карточных временах моего детства, понятно, не мог. Кстати, речь не только о далеком детстве. Достаточно вспомнить и более свежие времена: горбачевские. Правда, вместо карточек были талоны и списки по месту работы, были "пайки" для участников войны и т.п. Не забыть прекрасную "норму" даже на поллитра водки в месяц на человека. Вот такое сочетание: самая богатая и самая бедная страна по каждому отдельно взятому пункту.

   Занесло? Вернусь на машине времени обратно в годы ушедшие. Хлеб "давали" только по карточкам, дневная норма была небольшой. Нам, иждивенцам, полагалось на день

   250 г хлеба. Это был очень небольшой, тяжелый, темный кусок продукта, который ныне бы никто в рот не взял. Меня, а было мне тогда 12-14 лет, подымали затемно, и я отправлялся в далекий магазин, куда нас прикрепили. Мы здесь были в списках, нигде больше нам хлеб не отпускали даже по карточкам.

   Очередь всегда была большой. Приходили как можно раньше. Потому что хлеба далеко не всегда хватало на всех. Чернильным карандашом писали номера очереди на руке, часто устраивали перекличку, если кто в этот момент отлучился, попросту терял свою очередь. Все были голодные, и никто никого признавать не хотел. Самыми страшными были слова "Он (она) тут не стоял(а)". Это был приговор. Ты только что стоял с людьми, но они тут же "забывали". Чаще всего это означало, что сегодня ты в свою семью хлеб не принесешь. Были крики, истерики, ругань. Не помогало. Не стоял, и - всё.

   И еще деталь. Приехали в США, сразу обратили внимание, как здесь стоят в очереди. Чуть не на полметра друг от друга. Мы же стояли, в буквальном смысле, держась друг за друга, вплотную. Почему? В давке, когда начинали продавать тот же хлеб, например, было легче удержаться в очереди, чтобы тебя попросту не вытолкнули. Или не пустить какого-нибудь нахала, который всеми силами пытался втиснуться перед тобой в очередь. Ведь люди в очереди даже давили друг на друга, стараясь побыстрее попасть к прилавку

   и получить свою "пайку". Бывало, что и выдавливали из очереди. Назад влезть уже не было возможности. Доходило до криков и драк. А сзади тут же начинали кричать: "Не стоял!", "Не пускать!". "Возлюби ближнего" тут не проходило...

   И хорошо помню, как я шел домой, и в сумке лежал полученный по карточке кусок хлеба. И как трудно было донести его домой и не попытаться отломить даже крошку. Но я же был старшим сыном, и мне доверили получить и принести домой спасительный черный хлеб. Мама отрезала нам с братишкой наши порции. Они тут же "исчезали". А днем каким-то чудом появлялись еще кусочки хлеба для нас...

   По дороге от магазина домой проходил мимо детского дома имени Сталина. Это громкое имя не спасало живших там детишек от голода. Я видел истощенных детей, которые понуро бродили по окружающим арыкам, подбирали сухие семена деревьев и жевали их, пытаясь хоть чем-то заполнить пустые желудки.

   В школе мне давали талоны на питание. Раз в день в городской общешкольной столовой я мог получить "обед" - тарелку жидкого, но горячего супа. Кажется, еще давали стакан компота. Всегда удивляло, из чего повара ухитрялись варить компот. Стакан сладковатой, светло-коричневого цвета, воды с кусочком сушеного яблока или груши, но всегда только с одним кусочком. Возможно, иногда еще что-нибудь давали, например, кашу перловую, или из риса-сечки наполовину с курмяком (неизменный злаковый сорняк). Эта "зерновая смесь" была отходом местного рисоочистительного завода. И тут тоже были нередки свои трагедии. Сильные ребята просто отнимали у слабых или малышей их еду. Стоило только на минуту отвернуться или побежать за стаканом компота или за ложкой, как тут же вместо твоей тарелки с супом уже стояла

   чья-то пустая тарелка...

   Это была борьба за существование, за выживание. Казалось, никто никого не жалел.

   У М. Ю. Лермонтова я нашел строки, напомнившие мне те жестокие времена:

   У врат обители святой

   Стоял просящий подаянья

   Бедняк, иссохший,чуть живой

   От глада, жажды и страданья.

   Куска лишь хлеба он просил,

   И взор являл живую муку,

   И кто-то камень положил

   В его протянутую руку...

   Помню, как мы с мамой однажды на базаре купили большую тыкву. Поднять ее не хватило сил. Мы ее просто катили по земле. Еле добрались домой. Но были cтрашно счастливыми - на неделю нам точно было что кушать. Мама варила из нее кашу, добавляя немного всё того же риса-сечки с курмяком или пшено. Ни сахара, ни масла в кашу не добавлялось, их просто негде было взять: по карточкам почти не давали, для черного рынка денег не было.

   Мы, мальчишки, совершали походы в приречные тугаи, когда к осени на лесных деревьях (лох серебристый) созревали ягоды (джида). У этих ягод кроме косточки и шкурки, кажется, больше ничего и не было. Но если кинуть в рот горсть этих костистых ягод и разом жевать, становилось во рту сладко. Главное, было что жевать... А основной забавой были игры в лапту, в войнушку, казаки-разбойники и еще во что-то, где главным была возможность целый день носиться по улицам, по глиняным дувалам (заборам) и плоским крышам наших глинобитных домов. В беготне забывали о своих пустых желудках...

   Кзыл-Орда была типичным азиатским пыльным и нешумным городом. Нет, виноват, шум бывал. Где-то в полдень начиналась "перекличка" ишаков. Ослов было много, это был почти единственный транспорт, на них возили дрова, продукты. А для стариков ишаки вообще заменяли все другие виды транспорта, коих вообще-то и не было. Обычно какой-то из этих четвероногих начинал свою "арию". И неслось по округе "И...а...И..а...". И каждый из них должен был подать свой голос, а так как каждый старался перекричать соседа, то "ансамбль" звучал на весь город.

   Ходили к водокачке на железнодорожной станции и там выковыривали кусочки "кила" (глинистый сланец). Эту прессованную глину мы сосали вместо конфет. Иногда на станции удавалось из товарных вагонов украсть кусок жмыха, это вообще был праздник. Жмых - сухие остатки хлопковых семян после выжимки из них растительного масла. Жмых везли "для фронта", это был корм для лошадей и скота. В степи копали корень солодки, его тоже можно было сосать, ощущая сладость во рту.

   Где-то на уровне пятого-шестого класса я рисовал братишке картинки рыцарей и разных героев типа Чапаева, а он их в школе выменивал на кусочек хлеба и был счастлив. Да, постоянно были голодными, но несчастными мы себя не считали.

   В аптеках было мало готовых лекарств. Обычно их готовили по рецептам врачей. Люди лечились домашними средствами. Но при серьезных заболеваниях, особенно на фоне голода в военные годы, отсутствие хороших лекарств вело к тяжелым осложнениям или смерти. Поэтому так много было умерших среди эвакуированных людей. Особенно свирепствовали чуть ли не поголовная завшивленность и сыпной тиф.

   В конце войны у нас появился красный стрептоцид, он был очень токсичный и уже после войны вместо него появился белый стрептоцид. Купить его можно было только на базаре у спекулянтов. Сульфидин появился в конце войны, в аптеках его не было, продавали на базаре спекулянты, стоила разовая доза от 10 до 50 рублей. Для сравнения: буханка хлеба стоила на базаре 100 рублей, зарплата у врача составляла 500 рублей. Но, по тем временам, это было магическое средство спасения. Пенициллин появился уже после войны и стоил очень дорого на базаре. Шприцы были в дефиците и использовались многократно, пока не разбивались. В годы войны купить марлю, бинты или вату было очень трудно. Всё это уходило в армию и в госпитали.