Однажды отец сказал: "Скоро наше житье в гостинице закончится. Нам дают квартиру у метро «Сокол» в новом районе около Песчаных улиц. Поэтому тебе придется снова менять школу. И лучше поступить опять в пятый класс, так как сдавать переэкзаменовки по всем предметам значит портить лето. А то, что ты остался на второй год, не должно травмировать, так как все равно придётся учиться в другой школе". В русскую школу я пошел в семь лет, поэтому потеря небольшая. Мама была против, она говорила, что я теряю год для поступления в институт, и могу попасть в армию. Отец отвечал, что служба в армии мне только на пользу, укрепит «духом и телом». Кроме того, сдать все переэкзаменовки я все равно не смогу. Я опять вспомнил о роли в жизни случайности и закономерности. То, что я заболел - это случайность, а то, что я неспособный и не смогу сдать все переэкзаменовки – это закономерность. Я почему-то не подумал, что мои способности - это тоже случайность рождения.
Пока мы жили в гостинице, отец уехал в командировку в Берлин. После приезда он сообщил о своей встрече с Чуйковым. Чуйков много ему рассказывал о боях под Сталинградом, о взятии Берлина, про Жукова. Отец сказал, что Берлин страшно разрушен, почти, как Сталинград. «Так им и надо», - подумал я тогда.
Еще мы ходили с отцом в «Метрополь» смотреть кино «Подвиг разведчика». В трёх длинных, очень неудобных залах, красном, синем и зеленом одновременно показывали кинокартины. Пол в залах был почти без наклона. Экраны небольшие, низко расположенные, поэтому, глядя на экран, я все время крутил головой, пытаясь убрать с экрана головы впереди сидящих, но это оказалось трудно сделать, поскольку крутили головой все. После выхода на экраны фильма «Подвиг разведчика» весь класс говорил друг другу: «ты болван, Штюбиг!», или: «У вас продается славянский шкаф?», или: «Игра стоит свеч!»
В этом году мы с отцом посетили мавзолей Ленина. Очередь стояла огромная. Она шла по всей Красной площади, потом поворачивала к решетке Александровского сада и заканчивалась где-то за Троицкими воротами. К очередям я уже привык, они были везде, но не такие длинные. «Когда же мы попадем в мавзолей?» - с тоской думал я. Однако, скоро я понял, что очередь двигается очень быстро. Пока отец стоял в очереди, я обегал весь Александровский сад, забрался в грот из камней, осмотрел памятник борцам за свободу. Памятник представлял собой высокий каменный карандаш с фамилиями. Кроме классиков, большая часть фамилий мне была не знакома. Запомнилась только одна – Лассаль. Познакомившись в школе и в институте с оценками деятельности Лассаля в учебниках, я с удивлением вспомнил, что его фамилия выбита на памятнике. Впрочем, памятник был поставлен еще во времена Ленина и Луначарского. Я знал, что Ленин не любил Лассаля, но, возможно, в вопросах напрямую не связанных с политикой, он допускал "свободное толкование истории". Плеханова он тоже не любил, однако, признавал его роль в русском, да и в мировом революционном движении.
Я хотел осмотреть Манеж, но отец не пустил, так как для этого нужно было перейти проезжую часть. Наконец мы вышли на Красную площадь. Прошли вдоль высокой красной зубчатой кирпичной стены. Вдоль нее рядами стояли елки. Вошли в полутьму мавзолея. Несколько ступенек вели вниз. Впотьмах я чуть не упал со ступеньки, меня поддержал офицер охраны, стоявший на посту внутри мавзолея. Вот и саркофаг со стеклянной крышкой. Ленин лежал среди знамен в зеленом френче. Почему во френче? На всех фото и в кино он всегда одет в пиджак, при галстуке! Ленин оказался меньше, чем я думал, и совсем желтый. Я был взволнован: с одной стороны, понимал, что прикоснулся к истории, с другой стороны, не покидало какое-то тягостное чувство.
Толпа, обогнув саркофаг, вышла наружу. Часть людей, и мы вместе с ними пошли на трибуну мавзолея, на ту часть, которая обращена к кремлевской стене. Тогда еще на мавзолей пускали. Там, где в стене замурованы урны с прахом вождей и героев революции, виднелись темные таблички с их именами. Некоторые из них мне были знакомы по истории. Я прочитал фамилию Джона Рида. Затем Каменева. Это меня сбило с толку, я знал только одного Каменева, и знал, что Каменев враг, а на имя и отчество я не обратил внимание. «А где же Зиновьев?», - пошутил я, обращаясь к отцу. И тут же получил сильную оплеуху. Отец тревожно оглянулся. Не слышал ли кто-нибудь моих слов? Шел 1949 год. Некоторые фамилии тогда было опасно произносить в слух без проклятий в их адрес...
Отец как-то сказал, что он смотрел наш дом на Соколе. Дом пока еще не достроен, очевидно, его сдадут к осени.
Свободное копирование
