В знак благодарности за свои успехи во всех московских начинаниях Гингерич пригласил меня посетить Гарвардский университет на неделю, правда, без оплаты дороги туда и обратно. Ему наивно казалось, что мой институт, как это принято в Гарварде, должен бы оплатить дорогу, но тот был беден как церковная крыса. В этих условиях неделя показалась мне слишком малым сроком, чтобы тратить собственные деньги на перелет через Атлантику, и я сам добавил себе еще две недели, купив обратный билет на более поздний срок. Решение на поверку оказалось правильным, ибо Гингерич безо всякого напряжения организовал (не без моего собственного в том участия) несколько дополнительных лекционных туров. Моя основная лекция привлекала внимание уже своим названием в чисто американской манере -- "Некоторые скелеты в шкафу советской космонавтики". Другие темы были из истории советской астрономии.
Я пробыл в США три недели в феврале-марте 1992 г. Первой остановкой стала столица США город Вашингтон (округ Колумбия): читал лекции в Центре космических полетов им. Годдарда (в Гринбелте -- пригороде Вашингтона) и в Национальном аэрокосмическом музее (НАСМ). Я, разумеется, страшно нервничал перед первой в жизни лекцией на английском языке, и в Годдардовском центре меня -- вот уж никак не ожидал -- морально поддержала Валерия Алексеевна Троицкая (1917-2010) -- известный советский геофизик, бывший Президент Международной ассоциации по геомагнетизму и аэрономии. Она на старости лет вышла замуж за австралийца и уехала из СССР в самом начале процесса "утечки мозгов". Бог весть, как она оказалась в Годдардовском центре на моей лекции, поскольку постоянно жила в Австралии. С напутственных слов этой неординарной женшины началась моя долгая заграничная лекционная карьера.
Из Вашингтона я перелетел на маленьком самолетике на север в Бостон, где меня встречал радушный Гингерич. Я сходу ошарашил его сообщением, что пробуду в США дольше, чем тот срок, на который он меня приглашал. Но тотчас успокоил, что у меня есть готовое жилье.
Сюжет этот не совсем банальный. В 1991 г. российское Правительство в лице Егора Гайдара и Анатолия Чубайса начало спешно готовить нормативно-правовую базу приватизации. Дело было совершенно новое и исключительно трудное. Для консультаций в этом неслыханном дотоле предприятии, которым никогда ранее никто не занимался, в Москву приехал десант американских экономических советников. Среди них был профессор экономики русского происхождения из Гарвардского университета Андрей Шлейфер. Последний привлек к работе своего молодого талантливого ученика Джонатана Хея.
Изначально Хей приехал в Москву на стажировку в Институт государства и права. Здесь-то Оля с ним несколько раз случайно пересекалась (советником в Госкомимущество он перешел позднее). В разговоре она мимоходом упомянула, что муж собирается в Бостон, и доброжелательный Хей сам предложил воспользоваться его студенческой квартирой-студией рядом с Гарвардским университетом. Это было куда как здорово. На неопределенный срок я получил ключи от удобного жилища.
В студии Хея я столкнулся с молодой китайской медсестрой. Она присматривала за студией и, главное, боготворила ее владельца. Она говорила о нем только с придыханием и восторгом. И дала мне образец американской благотворительности. Расположившись ко мне, как к знакомому Хея, преданная китаянка притащила большущий чемодан замечательных вещей: модные пальто, сапоги, блузки. Все это было практически новое и ей не в пору, а как раз годилось подрастающей Ксюше. Я потом еле увез все это добро с собой в Москву.
Несколько лет спустя из печати я узнал о грандиозном скандале. Гарвардский университет, его профессор экономики Шлейфер с женой и Джонатан Хей с подругой были привлечены к ответственности за нарушение контракта с Правительством США и этики поведения (конфликт интересов), поскольку они в корыстных целях лично для себя скупали акции приватизируемых русских предприятий. Ответчики вину категорически отрицали. Разбирательство длилось много лет, и замешанные в этом деле в конце концов пошли на соглашение с правосудием. По сообщениям печати Хей согласился выплатить штраф от 1 до 2 миллионов долларов (в зависимости от его заработков в последующие 10 лет), и дальнейшая его судьба мне доподлинно неведома. Где-то я читал, что он стал работать юристом в Лондоне. На этом деле погорело несколько российских реформаторов-приватизаторов. Женился Джонатан Хей, разумеется, не на своей преданной китаянке. Гарвардский же университет заплатил за свои промашки самый большой в его истории штраф -- 26.5 миллионов долларов. Но все это случится гораздо позднее моего первого визита в США в 1992 г.
Гингерич, как обещал, организовал мое выступление в Массачусетском технологическом институте (МИТ) -- соседе Гарвардского университета -- и тоже заметно нервничал по этому поводу. Для надежности прямо в его кабинете на его же компьютере я набрал текст своей лекции, и Гингерич его скрупулезно прошерстил. Особенно много правок пришлось на определенные и неопределенные артикли. Причем в большинстве случае он не мог объяснить, почему надо говорить именно так, а не иначе. То и дело просто повторял: так надо!
Имея за душой отредактированный письменный текст, я чувствовал себя намного увереннее. Лекцию в таком виде я прочел в главной аудитории под куполом МИТ. Было много вопросов, и хозяева остались довольны.
Гингерич несколько раз водил меня в Гарварде на свои лекции по астрономии. Они резко отличались от той скучной монотонной болтологии, которую мне доводилось слушать будучи студентом в МИИГАиКе. У нас принято было бубнить, в Гарварде -- показывать. Думаю, это был общий, принятый в Гарварде стиль: каждая лекция являлась запоминающимся спектаклем с большим количеством демонстраций.
После лекции Гингерич намечал нескольких студентов, которые сегодня направлялись обедать с ним вместе в профессорскую столовую. Сидя за общим столом, они могли задавать ему любые вопросы и уточнить все, в чем нуждались. Это непринужденная форма общения профессора со своими студентами за общей трапезой представлялась мне очень прогрессивной.
По вечерам Гингерич с коллегами по департаменту истории науки любил таскать меня на ужин по ресторанам. Такой ритуал тоже был продуктивен для творческого общения. Таким путем я близко познакомился с Эвереттом Мендельсоном -- известным историком химии, очень знающим и живым в общении человеком. Он был одним из американских отцов-основателей социальной истории науки.
Свободное копирование
