Я записался на прием к ректору Горного института, тогда еще только члену-корреспонденту Академии наук (позже академику) Владимиру Васильевичу Ржевскому (1919-1992). Просителей набилась полная приемная. Широким жестом ректор пригласил к себе в кабинет всех сразу. Я догадался забиться в дальний угол, чтобы сначала понаблюдать за происходящим. Ржевский заявил, что у него нет ни от кого секретов и обсуждал все заявления нарочито громко -- так, чтобы слышно было всем присутствующим.
Быстро выяснилось, что все без исключения просители явились по одному и тому же поводу -- переводу детей из вечерников в очники: это избавляло от призыва в армию. Ржевский отказал всем, приговаривая: "Вот, если бы ваш ребенок был бы, например, круглым отличником, я бы его непременно бы перевел".
Я был последним и заметил ему, что у меня именно тот случай, о котором он так много разглагольствовал: по итогам семестра Кирилл был круглым отличником. И Ржевский перевел его, дав счастливую возможность избежать призыва в армию.
Но так с Кириллом было всегда: за подъемом следовал очередной срыв. Через два года новый срыв был настолько чудовищным, что мне не хочется об этом вспоминать. Его отчислили из Горного института за прогулы и невыполнение общественных обязанностей в дни Московских олимпийских игр летом 1980 г. (меня в это время не было в Москве, а Ирина прогулы Кирилла проворонила).
Чего только не было после этого исключения. Мне удалось отстоять его от армии и Афганистана путем сомнительных медицинских манипуляций. Мой знакомый еще по кружку Планетария -- геологоразведчик Юра Эпштейн, которому я сильно помог с покупкой кооперативной квартиры рядом с нами у Речного вокзала -- взял его летом на работу в Сибирь в свою геологическую партию и, в конце концов, он же помог Кириллу вернуться на очную учебу в родной для Юры МГРИ -- Московский геологоразведочный институт. Диплом о высшем образовании через много лет после окончания школы Кирилл все-таки получил. Но тут наступил беспредел перестройки, и по специальности он никогда не работал. Он стал фотографом, потом занялся бизнесом.
С Ириной тем временем происходило одно и то же. Я изо всех сил старался помогать ей и, думаю, сделал очень немало для ее карьеры. В большую заслугу себе я, например, ставлю выбор перспективной темы "на вырост" для ее дипломной работы. Тема была взята не с потолка, а в результате вдумчивого анализа.
Поскольку она учила не английский, а французский язык, представлялось, что тема должна быть французской, чтобы Ирина хоть как-то могла читать материал в подлинниках. Кроме того, русско-французские культурные связи были в стране традиционно сильны. Конечно, не грех было бы заниматься творчеством великого Равеля или великого Дебюсси. Но это было плохо с прагматической точки зрения: их музыка исполнялась слишком часто, объем уже опубликованной музыковедческой литературы был неисчерпаем, и любой новый музыковедческий разбор быстро бы устаревал.
Избранный для исследования композитор должен был быть современным, но, так сказать, второго ряда, еще неизвестный в СССР. Живой, но желательно пожилой и не очень активный с тем, чтобы объем его музыкального наследия уже не менялся, и он не преподнес бы каких-нибудь досадных идеологических сюрпризов вроде резких выпадов против СССР, как это случалось (вспомните шансонье Ива Монтана, который после пика небывалой популярности в одночасье впал в СССР в немилость). Идеальным объектом исследования для диплома было творчество современного французского композитора из, так называемой, "группы шести" Франсиса Пуленка (1899--1963). Жизнь подтвердила: его творчеством Ирина смогла безбедно заниматься всю жизнь.
Я тщательно отредактировал (можно сказать, набело переписал) ее дипломную работу о Франсисе Пуленке. Отнюдь не претендую на то, что я разбирался как музыковед в творчестве Пуленка. Это делала, конечно, сама Ирина. Но в литературном отношении диплом был написан намного выше обычного уровня (я в то время уже был опытным журналистом). Он произвел сильное впечатление на жюри и получил первую премию на общемосковском конкурсе. Диплом был рекомендован для публикации отдельной книгой, которая и увидела свет: Ирина Андреевна Медведева "Франсис Пуленк". Серия: "Зарубежная музыка. Мастера XX века". Издательство: Москва, Советский композитор. Переплет: твердый; 239 страниц; 1969 г. Формат: стандартный. Внешний вид книги -- чудесная матерчатая обложка.
Сразу после окончания теоретико-композиторского факультета Московской консерватории (1966) Ирину зачислили в очную аспирантуру с уже готовой диссертационной темой -- тот же Пуленк (точное название "Франсис Пуленк и его оперное творчество"). Я надоумил Ирину связаться с родными Пуленка во Франции, и она получила от них россыпь никогда не публиковавшихся семейных фотографий. Я сам по подстрочнику переводил стихи французских авторов для ее книги о Пуленке. Не бросал я Ирину на произвол судьбы все годы ее аспирантуры. Она окончила ее с опубликованной книгой в руках в 1969 г. (это были вариации на тему все того же удачного диплома). Ее оставили работать в библиотеке Консерватории, но там она надолго не удержалась.
Дурацкая проблема заключалась в том, что, чем больше я для Ирины делал, тем более ущербной становилась моя собственная жизнь. Мои заботы о ее росте были, что называется, не в коня корм. Она стала воспринимать себя всерьез. Она искренне верила в свое предназначение и свои способности. На самом же деле, мне кажется, исследователем-музыковедом и писателем она была никудышным.
По прошествии начальной эйфории после прекрасного диплома, она вызвала глубокое разочарование своего научного руководителя профессора И.В.Нестьева (1911-1993). У Израиля Владимировича вдруг открылись глаза на то, что самостоятельной творческой единицей она не является. Не годилась она и в преподаватели. Нестьев и заведующая кафедрой истории зарубежной музыки Тамара Эрастовна Цытович мало-помалу потеряли к ней всякий интерес, хотя Цытович способствовала оставлению Ирины в консерватории возможно в немалой степени потому, что ее муж М.Б.Храпченко всегда тепло вспоминал о моем папе. Как только я прекратил ежечасную опеку, защита кандидатской диссертации Ирины стала откладываться из года в год. Дело дошло до защиты только в 1973 г., т.е. в дополнение к трем годам аспирантуры работа над уже готовой темой заняла у Ирины еще четыре года.
В 1973 г. мы переехали в новую кооперативную квартиру у станции метро "Беляево". Она была трехкомнатной, так что мама могла теперь оставаться у нас сколько хотела в своей отдельной комнате. С этого времени все домашние дела и вовсе были Ириной заброшены и пущены на самотек. С весны по осень она проводила каждую свободную минуту на садовом участке в Чепелеве (который частично принадлежал ее матери). Зимой каждый божий день ходила на концерты. Она убеждала меня, что вечерние концерты -- не прихоть, а профессиональная необходимость. Нежданно-негаданно у нее появилось новое дорогостоящее хобби -- зарубежный туризм, не только дорогой, но еще и отнимавший в советское время массу усилий на оформление поездок. За короткий период, когда это стало возможным, она побывала в Париже, Италии, Австрии. Мы же с Кириллом как были, так и оставались "невыездными".
Свободное копирование
