Управление лунными автоматами шло не со знаменитой большой восьмерной (составленной из 8 отдельных чаш) радиоантенны Центра дальней космической связи в Евпатории, а с гораздо меньшей одиночной антенны близ Симферополя. Несмотря на то, что я его вяло отговаривал, мой непосредственный шеф, Кирилл Павлович Флоренский, решился ехать в Симферополь сам. Ему в то время было 54 года. Он вырос с клеймом сына врага народа. От наглости начальства неизменно терялся. Поздно было ему, очень мягкому и сугубо гражданскому человеку, учиться разговаривать с генералами и полковниками, в массе своей такими же хамами, как и большинство главных конструкторов, но ему хотелось. Я в свои 32 года подходил для общения с наглым начальством гораздо больше и, не скрываю, мне тоже хотелоь поехать. Но Флоренский (по-видимому, в первый и последний раз в нашей совместной трудовой жизни, когда дело касалось сугубо организационных вопросов) меня не послушал. Может, именно это лабораторию в конечном счете и спасло; он отправился в Симферополь один, а я остался "на хозяйстве" в Москве.
О том, что происходило в Симферополе, я знаю из красочных рассказов очевидцев. Лето, жара, а Флоренский поехал в строгом черном костюме с галстуком. В степном Крыму -- пекло. У ворот военной части огромная очередь. Он, естественно, последний. От жары ему стало худо. Прилег у проходной прямо в пыль на землю в тень. Сами судите, разве может так начинать большой ученый, представитель Академии наук, ответственный за посадку на Луну?
Когда "Луна-15" в ходе посадки внезапно разбилась, члены Государственной комиссии в голос набросились на Флоренского, что Академия наук прозевала гору и дала неверные исходные данные на прилунение. Для видавших виды генералов и конструкторов Флоренский был легкой добычей. Он, естественно, стушевался, робко спрашивает: "Сколько же по-вашему до ближайшей горы?" Ему говорят: "Сорок километров". Флоренский отвечает: "Ну, это чересчур. Километров бы двадцать из-за ошибок в координатах я бы на себя еще взял, но не сорок же". Ну можно ли так разговаривать с генералами, да еще в аварийной ситуации, когда они ищут козла отпущения?
После ответа Флоренского и вовсе началась вакханалия. Председатель Государственной комиссии, первый заместитель Министра общего машиностроения, генерал Г.А.Тюлин схватил трубку в/ч (линия закрытой связи) и позвонил Келдышу: так, мол, и так, Ваше ведомство со срамом провралось и на Вас лежит вся полнота ответственности за утрату космического аппарата. Келдыш ответил, что немедленно разберется и о результатах тотчас сообщит.
В следующее мгновение Келдыш перезвонил к нам в Институт (Институт космических исследований АН СССР). Директора, похоже, не было на месте, но он в Луне все равно ничего не смыслил, а потому Келдыша ни на минуту не интересовал. Президент Академии приказал: всех до единого, кто имел отношение к выдаче исходных данных на полет, доставить немедленно в его, Келдыша, кабинет в Институт прикладной математики на Миуссы. Холуи директора, трепеща от страха (в те времена попавших под горячую руку могли и с работы выгнать, а уж премии лишить, так это точно), на полусогнутых кинулись исполнять приказ свыше. Нашли микроавтобус, не мудрствуя загнали туда действительно всех, включая оказавшихся под рукой младших научных сотрудников и лаборанток. Я едва успел подхватить нужные бумаги. До сих пор помню как дробно, пока ехали, стучали зубы у Наташи Бобиной. Для меня это тоже было первое многочасовое рандеву тет-а-тет с Келдышем.
Президент Академии слушал меня очень вдумчиво. Не перебивал. Схватывал, как он умел, на лету. Задавал острые вопросы. Отвечать мне было легко, потому что к тому времени я посвятил селенографии уже несколько лет жизни. Было живое заинтересованное обсуждение, без предвзятости и обвинений. Келдыш действительно хотел разобраться в сути, не торопил и понял, что мы все делали профессионально. Ошибки за счет неопределенности селенографических координат на Луне не могут превосходить нескольких километров. Никаких гор в ближайшей округе места посадки и в помине нет. Только на сорок километров впереди по ходу полета лунное море переходит в материк, который возвышается примерно на два километра выше уровня моря. Тут-то и есть крутой склон. Первая же мысль была, что наш космический аппарат проскочил вперед по ходу движения на сорок километров. Только за счет чего могла произойти такая громадная навигационная ошибка?
По окончании моих долгих объяснений Келдыш перезвонил по в/ч в Крым Тюлину. В своей тягучей манере сказал:
-- Георгий Александрович, мы тут посоветовались с народом. Думаю, Вы опережаете события. Мне кажется, Академия наук в этом деле не при чем. Давайте, как всегда, создадим аварийную комиссию. Посмотрим. Да, а мы выделим туда нашего представителя.
Обращаясь ко мне, "Как Ваша фамилия?"
-- Да, записывайте фамилию. Гурштейн. Одного хватит. А по баллистике будет, как всегда, Аким. Поглядим, что там комиссия скажет. (Я уже упоминал Эфраима Лазаревича Акима в главе 14 о "Луне-9". Выдающийся баллистик и редкого дара организатор. Вместе с ним мы были, пожалуй, единственной парой с подобными именами-отчествами, среди сидевших на заседаниях Госкомиссий).
На всякий случай для перестраховки, если кто потребует, Келдыш дал команду подготовить по поводу координат места посадки "Луны-15" писанный закрытый протокол. Людей в стране, которые серьезно занимались селенодезической тематикой, было по пальцам пересчитать. Телеграммой вице-президента Академии наук А.П.Виноградова вызвали в Москву проректора Казанского университета проф. Шауката Таиповича Хабибуллина (1915 1996). Он в командировки вообще-то не ездил, но вице-презденту отказать не мог. Вместе с Хабибуллиным мы написали и подписали обширный протокол, что гору в 40 км от места посадки просмотреть не могли.
Свободное копирование
