Сергей Прокофьев. Дневник - 310

31 мая

Я люблю спать в вагоне и, хотя спал не особенно спокойно, но всё же с удовольствием. Проснувшись после Двинска и выпив кофе в вагоне-ресторане, оказавшимся неожиданно при нашем поезде, я до Вильны болтал с Вандой и смотрел в окно на зелёные ландшафты, гораздо более симпатичные, чем на Курской дороге. В Вильне уже начало пахнуть заграницей: поляки, иностранцы, большая карта европейских железных дорог - всё это свидетельствовало о приближении границы. Дальше стало ещё необычней: в вагоне-ресторане немецкая и французская речь неслась наравне с русской, говорили о таможне, о Bettkart'ах[1], о времени прихода в Берлин. Тоннели и левая колея, по которой шёл поезд, были тоже не вполне обычны для России.

Перед Вержболовом у нас отобрали паспорта и сказали, что вернут в Вержболове после второго звонка. Это, естественно, породило наивную мысль: а вдруг не успеют вернуть, что тогда? В Вержболове стояли более часу, меняли деньги, закусывали, причём мама почему-то прощалась с милым русским чаем. Я писал открытки. Второй звонок дали чуть ли не за полчаса до отхода поезда. После него все должны были сидеть в вагоне и конечно двадцать пять раз успели получить паспорта. После третьего звонка мы медленно тронулись и переступили рубеж. Дядя Саша говорил, что на границе мы переедем мост, у которого одна половина наша, другая германская. Я воображал, что это мост вроде, по крайней мере, как через Днепр иль через Волгу, но он оказался какой-то маленькой дрянью через узенький ручей, через который можно было перескочить без всякого моста. Я переехал границу с чувством некоторого благоговейного трепета: там я был дома, здесь я на чужбине; там я болтал на моём родном языке, здесь меня по-русски никто не понимает; там мне всё знакомо, здесь всё чуждо, всё иное: законы, правила, люди, поезда.

Желая путешествовать по-европейски, мы с мамой не взяли «трэгера»[2], а забрав каждый свой чемодан сами по себе отправились в эйдкуненскую таможню. Пока мама осталась стоять у вещей, лежавших на таможенном прилавке, я пошёл в кассу и, несколько смущаясь непривычною обязанностью говорить непременно по- немецки, достал два спальных места до Берлина. Вернувшись к маме, я узнал, что наши вещи почти не осматривали, налепили таможенные ярлыки и мы свободны. Тем не менее мы долго ждали, когда же наконец осмотрят наш багаж и только догадавшись спросить, узнали, что раз он сдан в Париж, то в Париже его французы и осмотрят, а немцев он не касается.

Шикарный немец с усами à la Вильгельм, в германской каске, держал пачку паспортов и на ломаном языке выкрикивал русские фамилии. Получив наши паспорта, мы с мамой забрали наши чемоданы и вышли на германскую платформу, где чистенький, хорошенький поезд гостеприимно принял нас в свои вагоны. Но вскоре случилась ложная тревога: кто-то сказал, что напротив стоит поезд тоже в Берлин, но что тот идёт через Königsberg, а этот иным путём, а нам надо ехать через Königsberg и мы сели не в тот поезд. Мама всполошилась, стала вытаскивать чемоданы, а я отправился разузнавать, с которым надо ехать. Оказалось, что можно ехать и так, и этак, но раз Bettkart'ы даны не через Königsberg, так с этим поездом и надо ехать. Я помог маме втащить чемоданы обратно, очень недовольный суетливостью, афишировавшей нашу дикость. Затем я узнал, что до отхода поезда осталось полчаса и пошёл писать открытки.

Неожиданно я почувствовал необычайное удовольствие, что я заграницей. Это было совсем новое чувство радости, интереса и любопытства к оригинальной окружающей обстановке, имеющей совершенно иную окраску, чем в России. Ряд мелочей меня ужасно радовал: купить немецкие постальки, заплатить марками и пфенигами, спросить по-немецки чернила, написать раньше обычного адреса «Russland», налепить особенную марку, опустить письмо в какой-то особенно массивный ящик, спросив предварительно: «Bitte, wo ist der Breifkasten?»[3]

Толпа, лакающая пиво и галдящая по-немецки, дополняла впечатление.

Затем я вернулся в наш аккуратный, комфортабельный вагончик с огромными окнами, ибо знал, что никаких российских звонков не будет. Но само отбытие привело меня в восторг: без звонков, без предупреждений, секунда в секунду в указанный срок, поезд мягко отбыл от платформы - это ли не немецкая аккуратность; это ли не культурность, где никто не понукается целым рядом звонков, а всякий знает, что ровно в 5.42 поезд отойдёт, а потому ему надо быть в вагоне!

Пока мама занималась разговором со своей соседкой, швейцарской дамой, я отправился в вагон-ресторан и, попивая настоящее немецкое пиво, глядел в окно на Германию. Хотя мы отъехали от России всего на версту, но уже разница была заметна: все заборы в порядке, поля аккуратно разграничены, дороги обсажены деревьями.

Хорошее настроение не покидало меня до вечера, который длился недолго, ибо в десять часов мы легли спать ввиду прибытия в Берлин в шесть часов утра. Моим соседом был милый старичок, господин Захарченко, много ездивший по загранице и давший нам с мамой много интересных указаний. Он уговорил нас пробыть завтрашний день в Берлине, потому что проехать через такой замечательный город, не посмотрев его - грех.