Сергей Прокофьев. Дневник - 292

12 мая

К дирижёрским выступлениям я привык, а потому сегодня утром совсем не волновался. Полпервого к нам заехала мамина знакомая Mme Павская, и мы втроём отправились в Консерваторию.

После утомительного чтения Табелем годового отчёта я выступил с вариациями Карновича. Оркестр играл плохо; сами вариации оказались, в конце концов, бледноватыми; есть милые, но значительным композитором Карнович не будет. За Карновичем следовал Концерт Чайковского, сошедший отлично, за исключением неизбежных ученических недочётов. Например, в одном эпизоде Черепнин требовал огромного сфорцато у литавр. Я сделал для этого энергичный взмах, но удара на него не последовало: литаврист спокойно сидел, сложа руки, и рассматривал публику в ложах. Вышло очень глупо. А между тем я так люблю это место; оно мне даже приснилось прошедшим летом: мне чудилась эта музыка и под неё я нёсся куда-то под гору, всё скорее и стремительней, всё приятней и приятней...

После Концерта Чайковского в артистическую приходили Зилоти и Асланов, и оба похвалили моё дирижирование. Я был приятно удивлён, ибо ожидал, что Асланов будет меня также уговаривать бросить дирижирование, как зимою благожелательно уговаривал Хессин. Концерты Брамса и Сен-Санса сошли вполне порядочно. Наступил антракт.

Я пошёл в буфет, нечаянно поздоровался с Верой Алперс, с которой обычно не здороваюсь, встретил наших, встретил Мясковского, который, как всегда, скептичен к моим дирижёрским талантам; находит у меня шатающийся ритм. Розовский ухмыльнулся, что, глядя на меня, он решил, что нарождается второй Зилоти. Затем я вспомнил, что послал билет Зоре, и пошёл её разыскивать. Она была очень ласкова, но менее интересна, чем d'habitude[1]. Пообещав вернуться к ней после следующего номера, я отыскал Глазунова, который назначил мне свидание на двадцатое, пол-одиннадцатого вечера.

Затем я дирижировал вступление к балету «Пир короля» и «Танец девушек» Шапошникова. Звучало ничего, со всякими инструментальными фокусами, но мысли бедные. Кончив Шапошникова, я освободился от дирижирования, пошёл к Зоре, а так как рядом с нею места не было, то перетащил её в четвёртый ряд.

Там мы просидели кончик акта и раздачу дипломов. Моцейкевна играла недурно, но несколько раз сбивалась, чем немало пугала дирижировавшего Глазунова. После раздачи дипломов новоиспечённые «дипломаты» живописно расселись по эстраде для фотоснимка. Захаров, Зейлигер и Рабинович, конечно, отсутствовали. Зора была мила, но язвила, что нет у нас ни одной хорошенькой барышни. Впрочем, сзади нас была таковая - Маруся Павлова, которую я не видал со времён зимнего юбилея, где она мелькнула под руку с Захаровым. Она поправилась от начинавшейся чахотки и для большего укрепления едет на лето под Уфу. Мы с ней поговорили мало, но приятно.

Акт кончился, я проводил Зору до швейцарской. Она расхваливала моё дирижирование, была ласкова, обещала мне звонить и при случае сделать компанию в Павловск.

Затем я пошёл домой. Обыкновенно после таких спектаклей, концертов, актов - участники собираются компаниями и едут куда-нибудь обедать, ужинать, кутить. Мне всегда это было чуждо, вероятно потому, что компания была чужая Я один всегда шёл домой и чувствовал какую-то пустоту. Последний раз, после концерта Даргомыжского, со мной был Макс: мы с ним прошлись, пообедали и я был рад пустоты не чувствовалось, я был в моей компании, приятной мне. Теперь я опять боялся почувствовать себя одиноким, но этого почему-то не случилось Кажется компании на этот раз вообще не собиралось, факт, что я шёл домой один; но был спокоен и даже весел.

Найдя дома бандероль от Юргенсона со второй корректурой Ор.4 и Ор. 11, я забрал её и вечер провёл у Мясковского. Он проиграл мне оба опуса, выудил несколько ошибок, выслушал новый «Ригодон» и доказал, что это вовсе не ригодон-ригодон требует быстрого тема и аллябревной[2] музыки, а здесь характер совсем иной. Вот тебе и на!

Между слов я узнал, что Захаров сегодня вернулся с Волги, звонил Мясковскому и они на днях соберутся помузицировать. На вопрос Мясковского, нахожу ли я справедливым лишение Захарова премии, я ответил, что да: как музыкант он выше своих конкурентов, но технический аппарат его недостаточно совершенен; премия же присуждается пианисту, а не музыканту, а потому жюри было право, присудив её конкурентам с более блестящими чисто пианистическими данными.