8 мая
Утром довольно неохотно проигрывал и учил Скрипичный концерт Брамса для дирижирования на акте. На репетиции дирижировал Концерт Чайковского с Баем. Приятно, хотя не совсем удавались оркестровые аккорды, падающие в промежутках между бегущими октавами солиста. Затем следовали Карнович и Шапошников.
Один из оркестровых музыкантов, мой старый знакомый, сказал мне, что оркестр учинил разбирательство моего вчерашнего столкновения с флейтистом; разбирательство привело к заключению, что я прав, флейтист - виноват.
Черепнин, которому я сообщил моё намерение ехать в Париж, очень обрадовался этому и сказал, что я отлично делаю, отправляясь в Париж.
Когда я вернулся домой, мама сообщила мне важную весть: звонил териокский лендсман о том, что найден труп Макса. Итак, дело кончено: Макс не скрылся за границу, чтобы искать там счастья, Макс не исчез бесследно, сгинув в озере или болоте, - дело яснее, проще и определённее: Макс застрелился, и труп его лежит на столе. Как совпадение с этим известием - одновременно пришло письмо Моролёва с фотографией, изображающей наш с Максом въезд в Никополь, и приписка, в которой Моролёв извиняется, что не ответил на пасхальные карточки Макса, «так как адрес его мне мало известен...». Увы, теперь он очень прост.
В пять часов приехал сам лендсман (или он помощник лендсмана) и передал мне лично то, что он знал. Прочтя в финских газетах, что под Выборгом найдено тело самоубийцы, он запросил выборгского лендсмана о приметах самоубийцы, которые все соответствовали приметам Макса. Найденная в кармане визитная карточка устраняла все сомнения. Тело найдено три дня назад в лесу вблизи станции Сяпние - первая станция от Выборга по направлению к Петербургу. Тело уже испортилось и перевезено в выборгскую покойницкую, Сайменская ул., 11.
Я известил о печальной находке Софью Ивановну. Решили открыть матери - всё равно, рано-ли, поздно-ли придётся. Софья Ивановна просила меня сделать это; сама она берётся успокаивать и утешать, но сказать матери «Макс умер» у неё не поворачивается язык. Я заехал за Софьей Ивановной и мы втроём - она, их близкий друг Гурко и я - отправились к Александре Николаевне. Софья Ивановна действительно боялась этого момента: она попросила нас войти и сказать без неё, сама же зашла в лавочку за нашатырным спиртом. Мы вошли в комнату Александры Николаевны, я впереди, Гурко за мной. Я был почти спокоен и на удивлённый взгляд Александры Николаевны сказал деловым тоном:
- Александра Николаевна, плохие вести про Макса.
- Его нашли?... - Да.
- Мёртвым?!! - Да.
Она вскрикнула и упала на пол мимо стула. Мы подняли её и перенесли на кровать. Вбежала Софья Ивановна. Начали приводить в чувство. Она то приходила в себя и начинала ужасно всхлипывать, то вновь впадала в беспамятство. Мы с Гурко сидели у окна и говорили о Максе. Оказывается, Макс незадолго до смерти просил Гурко поговорить с Софьей Ивановной, нельзя ли Максу прожить лето в её квартире, ибо он хочет всё лето сидеть и заниматься. Очевидно, у Макса была какая-то душевная борьба, он изыскивал какие-то способы выйти из заколдованного круга, он пытался начать работать, отказаться от блеска, признаться в своей несостоятельности, но... это так нешикарно, унизительно, скучно и безнадёжно- неинтересно, что он выбрал пулю. Так-то проще. Глядя на мучающуюся мать, Гурко сказал, что Макс всегда был чёрствым. Это верно.
- Письмо... он оставил мне письмо? - спросила Александра Николаевна.
Я ответил, что в письме ко мне он говорит, что писать матери не поднимается рука.
- Покажите мне это письмо!
Но я не мог показать полушутливого тона этого письма и соврал, будто оно отдано полиции. Затем мне делать было нечего, и я вышел на улицу. После исчезновения Макса они покинули свою квартиру и переехали в меблированные комнаты на Невский, 126. Выйдя теперь из подъезда и увидя дом №124, я подумал об иронии судьбы: ведь сколько раз мы с Максом ходили мимо дома №124, с интересом разглядывая его окна и гадая, в котором же этаже живёт прекрасная Ариадна?
Сегодня я не успел пообедать; было девять часов; я зашёл закусить на Николаевский вокзал. Опять воспоминания о Максе: он часто, по всякому поводу, захаживал сюда. Да и сколько раз мы вместе посещали наш милый Николаевский вокзал! - уезжая ли в Крым, встречая ли или провожая друг друга, или просто заходя проводить какой-нибудь курьерский поезд.
В печальном раздумьи я пошёл к Мясковскому, которому обещал поиграть в четыре руки его симфонию для Асланова. Кроме Асланова, там оказались Саминский и Шапошников, все они разговаривали о музыке и были всецело поглощены ею. Мне вдруг стало ужасно приятно погрузиться в этот мир, забыть всё печальное. Это удалось, мне стало весело. Играли симфонию Мясковского, я играл «Сны» и в завершение «Скерцо для четырёх фаготов», имевшее большой успех. Асланов обещал сыграть его в течение лета. Моё хорошее настроение сохранилось и тогда, когда от Мясковского я возвращался домой.
Свободное копирование
