15 декабря
Встал поздно и утром сделал мало.
Просматривал немного партитуру «Грозного». Отправился на генеральную репетицию нашего концерта. В Консерватории шум, толкотня, набитый зал, словом, Консерватория in corpore, то, что я люблю. Репетиция начиналась «Грозным». Я вышел на эстраду (т.е. верней сцену, так как эстрады не было, а оркестр расположился на сцене, благодаря чему всё звучало отвратительно), но в оркестре делали какие-то перестановки. Я уселся на крышку фортепиано, спиной к публике. Эта поза мне очень нравилась. За «Грозного» я был более чем спокоен и ничуть не волновался. Он и прошёл хорошо. Черепнин, похвалив за «продуманное» исполнение, сменил меня для дальнейшей программы, а моя роль окончилась. «Каприччио» в этом зале звучало слабо. Зеликман играл недурно; Захаров, кроме первого аккорда, очень хорошо, выше моего ожидания и без неприятных специфически-захаровских приёмов. Мы с Максом сидели на верхнем балконе.
В антракте меня поймала Тоня Рудавская, немного похужевшая, но интересная. Мы пошли пить молоко и мило провели антракт. После Концерта Глазунова (дирижировал всё-таки автор), я подошёл к захаровской семье и похвалил его игру. Самому Захарову ничего не говорил, зато он, встретив меня, сказал, что «Грозный» идёт отлично. Мне хотелось увидеть 17А, но в этой толпе найти её было мудрено. Когда позвали из зала всех поющих Кантату на сцену, я с моего балкона внимательно следил за толпой, вливавшейся на сцену, ища глазами 17А, но так и не увидел её. Макс уехал на бал в Кронштадт, а я спустился в партер. В противоположном конце сидел Захаров, а рядом с ним стояла Рудавская; оба мило беседовали.
В это время через зал пошёл Черепнин; я отправился его догонять и поймал как раз в тот момент, когда он проходил мимо Захарова с Рудавской; на них я не посмотрел и вышел из зала, разговаривая с Черепниным. Я пришёл на сцену и побрёл позади хора, в надежде найти Умнову. Её не было видно. Между тем «Умненькая» была в хоре и, как только хор спел всё, что надо, я встретился с ней. Мы забрались в зал на балкон и провели там остаток репетиции. Моё письмо она получила и много смеялась.
За «Грозного» я получил много похвал, в том числе и от Нелли Францис, которая издали захлопала мне на манер, как я Фриде Ганзен. Я подходил к ней и любезно болтал о пустяках. Прощаясь, она очень выразительно сказала:
- Благодарю вас!
- За что?!
- За внимание!
(Т.е. значит такое высокопоставленное лицо как дирижёр, вдруг дарит вниманием ученицу научного класса).
Вечером у нас были гости; «винт» на трёх столах. Много Раевских (6), Мясковский, Корсак, Гадлевич (он же Годлевский) и Mme Яблоньская. По поводу первого появления у нас жены Шурика - шампанское и официально-родственный брудершафт с ней.
Я играл в «винт» и не скучал.
Мясковскому предлагают новые и новые сотрудничества в журналах. Где-то предложено написать статью о Стравинском и статью о Прокофьеве. Спорили с ним о том, надо ли ставить опусы у сочинений. Я говорил, что необходимо; он же ставить у своих не желает. После третьего бокала шампанского решили, что, подождав ещё год, в 1914 году будем пить с ним на брудершафт.
Свободное копирование
