Сергей Прокофьев. Дневник - 156

8 декабря

Вчера не писал дневник. Непорядок. Навёрстываю старое.

Пятница.

Утром учил Концерт Чайкинзона. Сочинял свой. Первая часть будет, кажется, сделана отлично. Отправился на нашу репетицию. Только что кончилась спевка и всех направили в Большой зал. Толкотня, но я люблю такую толкотню. Есипова почему-то страшно мила и долго разговаривала со мною. Умновой долго не было видно, а потом она явилась, окружённая такой компанией подруг со включением преподавательницы Акцери, что к ней не подступиться. Наташа Гончарова бесконечно нежна, сидели с ней где-то на диванчике за колоннами. Губы нарумянены помадой, я заставил стереть. К 17А я подсел только в конце репетиции. Я никак не ожидал, что бедная девочка так взволнована вчерашним дебютом. Она готова бросить юбилей, сцену, Консерваторию. Это не рисовка, а настоящий детский перепуг. Все мои увещевания разбивались о непроходимый страх перед сценой и о восклицание «позор, позор! ». Всё из-за двух-трёх нот, взятых выше, чем следовало. Я её провожал домой и уговорил прийти на ученический вечер. Поправка: Никольская на юбилее не играет: был конкурс и на этом конкурсе она уступила пальму Зеликману. Ах, счастье, Арьядна, было для тебя так близко, так возможно!...

Дома у нас обедали Раевские, в восемь часов заехал за мной Макс, и мы отправились на ученический вечер. Первой предстала перед нами прекрасная Ариадна: за неимением юбилея, она играла свой Концерт на вечере. В девять часов по уговору пришла милая «англичаночка», и мы, засев на балкон, славно провели с ней весь вечер. Играла 14А (Литвак) и своей игрой окончательно разрушила то шаткое очарование, которое еле сохраняла для меня. Играло моё старое воспоминание, Эльфрида Ганзен. - отлично. Играла Никольская - хорошо; Макс говорит, что в антракте только и было разговору, что об её прекрасных глазах и бойких пальцах. Макс чрезвычайно жалел, что в антракте не было меня, мы могли бы что-нибудь предпринять: Никольская блистала, но обращала на него много внимания. Но я уютно флиртовал с 17А на балконе. В половину двенадцатого я отвёз её домой, а сам вернулся на вечер послушать, не играет ли Алперсик. Всё его святое семейство присутствовало и удивлялось ограниченности внимания, которое мы им оказывали с Максом. Алперсик играл прилично, с хорошими надеждам на будущность. Когда мимо проходила Ганзен, я ударил пальцами о пальцы, как-бы аплодируя за её исполнение. Я никак не ожидал того эффекта, который это произвело: Ганзен остановилась, быстро подошла ко мне, протянула руку и сказала:

- Как, вы мне аплодируете? Вы, который всегда меня ругали, с которым я была в ссоре два года? Эта похвала для меня - самое большое удовольствие всего вечера.

Я ответил:

- Я вам плачу удовольствием за то удовольствие, которое вы мне доставили вашей игрой.

Суббота.

Утром учил Концерт Чайкина, дабы оправдать добрые отношения Анны Николаевны. Занимался немного «пластикой» по партитуре «Иоанна Грозного». В Консерваторию пришёл к репетиции, в час. Но мой «Грозный» был только в половину четвёртого. Бродили с Максом в ожидании своего номера. 9Б сидела за столиком и торговала билетами на вечеринку. Мы не могли купить, так как Юргенсон прислал деньги только в семь часов. Предприятие оркестровых музыкантов отложено до января: не вышло чего-то с залом. Черепнин изменяет слову и не даёт мне ни одной оперной репетиции из теперешних. Говорит, когда после Рождества будут готовиться ко второму спектаклю, тогда я буду полным господином всего, а теперь - и так плохо ладится - нельзя, чтобы у солистов раздваивалось впечатление от двух разных дирижёров. Кроме того, Габель и Палечек так волнуются, что теперь они - бочка с порохом и могут на меня неповинно налететь. Я с ним не согласен, но с несвойственной мне скромностью покоряюсь. Цыбин дирижировал увертюру к «Руфи»; оркестр овацировал ему. За что? «Руфь» так легка, что собака её может продирижировать хвостом. В половину четвёртого был мой «Грозный»; ничего, хорошо. Глазунов хвалил. Я храбро спросил, доволен ли он тем поправками в жесте, которые он мне советовал в прошлый раз сделать и которые я старался сделать. Он ответил, что уже обратил внимание на поправки и что я всё исполнил. Я ничего не помню, что он мне поправлял и ничего не сделал, не знаю, что ему померещилось.

С Гончаровой мы чуть не поцеловались. Она согласна с мнением Mme Черепниной о моём похорошевши и вообще сыпет комплименты.

Вечером был Макс. Я тяну его куда-нибудь завтра прокатиться, например, на Иматру. В одиннадцать часов ездили с ним на Варшавский вокзал посмотреть расписание поездов. Расписание отличное; кажется, едем. Написал «Умненькой» письмо, сообщая, что репетиции в понедельник не будет, будет во вторник. Её пытка откладывается на день.