20 декабря
Русское Музыкальное Общество, просуществовав пятьдесят лет, стало справлять свой юбилей. Празднество длилось три дня: восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого декабря, пятница, суббота и воскресенье. Восемнадцатого в два часа - акт, на котором принимались депутации и читались доклады и который закончился «Славой» Римского-Корсакова (наш хор пианисток учил, учил «Славу», а потом обошлось без него). Девятнадцатого был парадный концерт лауреатов: Ауэра, Вержбиловича, Ершова и нашей Есиповой под управлением Глазунова. Есипова! Это было великое событие. Наш класс собрал полтораста рублей и поднёс ей саженную корзину белых цветов, а сверху, с балкона, засыпал её цветами. Я принимал весьма деятельное участие. Наконец, двадцатого днём был концерт учащихся, с такой же программой, как и пятьдесят лет назад. Наш класс ещё осенью, после яростных стычек с Черепниным и атак на Глазунова, добился того, что будут дирижировать ученики и играть ученический оркестр. Но по выбору Черепнина и Глазунова, из восьми учеников дирижёрского класс, четверо были избранными, а четверо - обиженными. Обиженными были: я, Орлов. Фурман и Штейман. Избранными - Канкарович, Саминский, Толстяков, Коломийцев, причём Канкарович получил «бифштекс», а остальные три по «бутерброду».
Я не попал. Но что-ж делать, я уже привык к этому событию. Может, отчасти и хорошо, потому что я ведь только что ещё начал преуспевать, как дирижёр. В четверг утром была генеральная репетиция субботы. Так как на концерты билеты рассылались только по приглашению, а моя мама очень хотела послушать Есипову. то я обещался провести её на генеральную репетицию. Утром мы с мамой сели на извозчика и поехали. Когда мы ехали мимо Никольского сада, я увидел впереди другого извозчика с Катей Борщ и Надей Поповой. Я был очень рад увидеть Кетьхен. Мы одновременно подъехали к подъезду Консерватории. Я раскланялся с девицами; затем они скрылись в подъезде. Мы с мамой направились в Большой зал, где Глазунов ещё дирижировал рубинштейновской симфонией. Есипова играла прекрасно и когда кончила и вышла в фойе, весь класс стал дефилировать к ней. Со мной была страшно мила, познакомила со своим сыном Ильиным, спрашивала про мою Сонату и, цитируя мои слова, - «как учить: как композитор или как пианист?»
- «Каждой рукой отдельно», - ответил я.
Когда репетиция кончилась, я проводил маму до швейцара, а сам остался Консерватории, где началась ужасная Kontramarken-Fieber. Очевидно, что каждому хотелось попасть на все три концерта, между тем как число контрамарок было ограничено. Конечно, есиповские ученики были все обеспечены, но мне по одной контрамарке на концерт было мало.
Впрочем, мне сразу удалось достать двойную порцию: и как дирижёр, и как пианист, так как тем и другим раздавали в разных местах. Явилась тёмноглазая
блондиночка - Mlle Рудавская её фамилия - и, конечно, увязалась за контрамаркой. Рассыпавшись в благодарностях, она скрылась. Другую контрамарку, на акт, я отдал Верочке Алперс. которая уже имела такую, но хотела достать для мамаши. Встретив на лестнице сидящим на окне Мясковского, я подсел к нему. Как оказалось, юбилеи мало интересуют его. В тот же момент слетела сверху Борщ и энергично стала требовать с меня контрамарку. Я, смеясь и отшучиваясь, ответил ей, что контрамарки я ей не дам. Она ушла, а Мясковский заговорил о другом.
- Правда, хорошенькая? - спросил я его.
- У неё глазки хорошенькие, очень томные глазки, в них столько неги... Хотя мне она не нравится.
На другой день, в два часа, я явился на торжественный акт в смокинге, первый раз. Первая, кого я встретил, была Ванда Яблоньская и, не видя никого других знакомых, я сел рядом с ней.
Однако, через пять минут, на противоположном балконе, я усмотрел Глаголеву и почему-то очень ей обрадовался. Оказывается, рядом с ней сидит и Верочка с Людмилой Васильевной. Я поместился с ними, рядом с Глаголевой. Просидев часок на балконе, мы втроём с Верочкой решили пробраться в партер, где было много свободных мест, но куда попасть было всё-таки довольно трудно. Впрочем, сторож, оберегавший входы, без особых капризов пропустил двух шикарных барышень в белых платьях, а кстати и меня, как кавалера. Мы сели в креслах партера. Всё хорошо. Казалось, чего бы ещё.
Увидя несколькими рядами сзади нас Глиэра, приехавшего депутатом от Москвы, я счёл достаточным предлогом - повидать старого учителя, чтобы покинуть «на минутку» своих барышень, и отправился к нему. В субботу днём была генеральная репетиция воскресенья и продолжение Kontramarken-Fieber`а. Был Макс, была Алперс, Мериманова. Эта Мериманова, хорошенькая обезьянка в пенсне, из нашего класса Есиповой и которой симпатизирует Глазунов, получила от него целую груду контрамарок высокого достоинства на сегодняшний вечер. Мне она очень не нравится, но я ей, очевидно, наоборот, так что я получил целых три контрамарки, но с условием, что перед концертом заеду за ней и завезу её.
После репетиции началась внизу бешеная толкотня и гомон. Все хотели контрамарок и ломились в кабинет Глазунова. Зная, что у меня полон их карман, приставали ко мне до растерзания на части. В конце концов, дав по контрамарке Глаголевой и Максу, я вышел вместе с последним, толкуя о том, что пора начинать бриться и не знаешь как: у парикмахера или самому дома? Вечером, вместе с Меримановой, мы приехали в Консерваторию. Там уже началась хлопотня, чтобы всё с цветами для Есиповой да с корзиной было как следует и на месте.
Концерт начался.
Играл Ауэр Концерт Чайковского. Исполнил прямо великолепно. Хотя многие из его учеников и ругались потом. Но я слушал с редким удовольствием. В антракте я имел очень озабоченный вид и возился с цветами. Сейчас должна играть Есипова, мы должны забросать её цветами с балкона. Сто шестьдесят букетиков лежали в трёх плоских корзинах. Мы вынули их и положили на красный бортик балкона.
Игру Есиповой на этот раз я не мог слушать так внимательно, мысли были уже не там. И как только она кончила, посыпались сверху цветы. Они со всех сторон ложились вокруг неё, а один букетик попал на её длинный трен, и так и поехал с ней в артистическую. Есипова имела большой успех и два раза играла на бис. Конечно, мы орали как полоумные. А внизу Пышнов и Захаров, во фраках, корректные, как с иголочки, с Гофман и Меримановой во главе, вынесли к эстраде нашу саженную корзину белых цветов. Кончила играть Есипова, и весь класс собрался к ней и стал дефилировать. И так мило: все ученики прикладывались к ручке, а с ученицами она целовалась и они тоже прикладывались к её ручке.
- Вот мои птенцы, - говорила она какому-то генералу в орденах, стоявшему рядом с ней.
В воскресенье, на денном концерте, где выступили наши дирижёры, уже начало чувствоваться утомление от юбилейных торжеств. Придя на прямой балкон, я присоединился к Смирновой, Тицу и другим ученикам есиповского класса, чтобы вместе слушать Боровского, игравшего Концерт Рубинштейна. Наши дирижёры провели концерт недурно и лицом в грязь не ударили. Впрочем, не могу сказать, чтобы Канкарович так уж блеснул, как собирался.
Свободное копирование
