Питание в Ерцеве было недостаточным из-за войны, как на всех других лагпунктах, но в подсобных мастерских работающим выдавали бурду-гущу пивных дрожжей, изготовляемых в дрожжевом цехе для заключённых всего лагеря, в предупреждение цинги. Бурда не так много давала питания, но она наполняла желудок и этим умаляла чувство голода. Но важнее питания жизненный тонус повышала окружающая обстановка: здесь, в Ерцеве, были живые люди, боровшиеся за жизнь, а не пассивно умирающие, как на инвалидном кладбище, возможностей выжить здесь было куда больше: хлебный паёк был пятисотграммовым, а не трёхсотграммовым, как на инвалидном пункте. Помимо общего питания, лично я на игрушках имел возможность приработать и дополнительно, выполняя индивидуальные заказы административных и технических работников, за которые мне приносили то котелок картошки, то плитку жмыха, подсолнечного или хлопкового, а то и бутылку козьего молока. Многие з/к, как мы официально именовались, ели прессованные дрожжи из опилок, поджаривая их на сковороде, но мой желудок не принимал этот суррогат. Уголовные уже в начале войны съели всех лагерных кошек и собак, каких им удавалось приласкать и привести в зону. Пробовали есть даже крыс, но говорят, что будто бы их мясо оказалось ядовитым и они перестали его есть. Помимо этих источников питания, уголовные использовали свою работу за зоной лагеря, выращивая там на небольших участках картофель и сахарную свёклу. Заклеймённые буквами «З.Н.» не имели этой возможности: они работали на территории лагерного пункта, а в лагерной зоне выращивание съедобных растений не было возможным из-за аморализма уголовников.
Помимо изготовления детских игрушек я оказался способным выполнить работы, о которых ранее и понятия не имел: делать чучела птиц и зверьков, реставрировать ковры и коврики, изготавливать театральный реквизит для самодеятельного театра, макеты построек и лагерных пунктов, маскарадные костюмы, вырезать разные безделки из берёзового капа (наросты на стволах берёз в виде больших бородавок) и т.д. и т.п. Работы эти требовали большого труда и изобретательности, так как я не имел ни инструмента, ни образцов, а единственным моим инструментом был небольшой финский нож, сделанный мне одним товарищем слесарем. Нож этот приходилось хранить от зорких глаз ВОХР как величайшую драгоценность, которая в любое время и любым негодяем могла быть окрещена «оружием», изготовленным для… террористических актов. Словом, я боролся за жизнь всеми своими силами, стараясь отвлечься от мрачных мыслей о безнадёжности положения «репрессированных». Я хорошо понимал, что главный враг заключённого не труд и не голод, а упадок духа. Говорят, что в здоровом теле и здоровый дух. Но, мне кажется, в нашем положении верней было бы говорить: только при здоровом духе можно сохранить своё здоровье! А чтобы сохранить бодрость — необходимо отказаться от копания в себе, от «самосъедания», от того, что Белинский называл «рефлексией»…
