5. Снег, любовь и паровоз
ВИKTOPY...
Такое чувство доверить можно только бумаге, оно в кромешной тьме памяти вспыхивает нежданным лучом, прожектором того самого паровоза зимой, обездвиживает тебя, парализует внезапностью - всё так ярко, на виду, и - не понятно. Для непосвящённых. Всплывают в памяти мельчайшие детали и подробности, до каждой снежинки на фоне мороза, дравшего твою молодую задницу. У этого бессловесного чувства нет внешнего адреса, нет выхода наружу, ибо завёрнуто всё было в два тулупа, оно просто - ЕСТЬ, ибо только твоё, личное. Близким о нём не расскажешь, не знаешь - как именно. Что, про глубокий сон после ласковых слов, крепких объятий, сладких поцелуев, бурных действий рассказывать? Банально. Потом ещё начнут в душу лезть, криво улыбаться, шутить. А ты лишь хмуро отвернёшься, ругая себя на чём свет стоит за то, что доверился, дурак, собеседнику... Зачем ему, если только - твоё?
Тогда, у забытого богом разъезда в заснеженном Забайкалье, они сладко уснули, так им было замечательно. В неразъединимых объятиях , будто жизнью делились - на боевом посту... О, этот чёртов жезл, который не был передан машинисту, что притормозил состав у будки обходчика, означающий, что стрелка переведена... Но она переведена, паровоз дойдёт и без железной хреновины. А, черт с ними! . . Кто-то нарушил приказ, пост бросил, железную дорогу подвёл - узнают только завтра, а грешили они - о, этот сладкий грех! - сегодня. Да и не грешили вовсе, разве любовь - это грех? Да-да, устав нарушили, статья... Ну, это ещё надо доказать! Паровоз, пыхтя, проследовал на юг, а они, след в след, вернулись в будку, поцеловались крепко, в последний раз - и расстались: она осталась ждать утренней смены, а он, Митя, отправился на свой объект военный, до него всего пара километров на лыжах, кто его ночью-то хватится, а штабеля сосновые не проболтаются, только вот концы в воду надо спрятать. Служба его заключалась в охране стратегического склада дров, коих уйма была вдоль Транссиба. Страна первую зиму жила без Сталина, автоматы Калашникова только поступили на вооружение, а тяга на железной дороге была, в основном, паровозной. .
Солдатики не только служили, но и дружили - с местными девчатами, например, в клуб водили кино смотреть или на танцы. Там-то Таня ему и приглянулась... Но таких как он - три взводa! Надо что то придумать, выделиться... Днями она из головы не выходила, что уж о ночи говорить: только с ней говорил, смеялся, обнимался и всё прочее. Странно, но друзьям по казарме ничего такого не снилось. Он даже догадывался почему: всем сделали прививки против чумы, что гнездилась среди грызунов местных, но что в этих уколах-то было... Поди знай! А иголок Митя просто боялся панически. За ними, пацанами, на его родной херсонщине немцы в 1942 охотились, чтоб кровь для переливания откачать. Конечно, славяне, раса низшая, но вот кровь их для вермахта была очень даже подходящая. Внесли инфекцию. Сепсис. Еле мать выходила его! . . И с восьмилетнего возраста Митя уколы возненавидел, ни одной прививки не получил - всегда убегал. Да только от советской армии не отвертишься, так что пришлось раскошелиться на две "белые головки"* для фельдшера, чтоб в солдатской книжке штамп о прививке противочумной поставил.
Раз утром на построении глядь - Таня плац персекает, по своим делам. Вылетел Митя из строя, припал на колено, ладони к груди - и давай стихи шпарить:
Я помню чудное мгновенье,
передо мной явилась ты
как мимолётное виденье,
как гений чистой красоты...
Взводный побагровел:"Сдать оружие! На гауптвахту, 3 суток, шагом марш! "Хорошо, что он был не в ладах с начальником штаба расквартированного там полка, тот верно понял юмор ситуации, выругал взводного за вольности солдатские и, хотя приказ не отменил, наказал ещё и комвзвода, могло кончиться и покруче...
Танюша была из местных хакассов, гордая осанка при отличной фигуре и ... ГОЛУБЫМИ раскосыми глазами! Этим феноменом наградил её отец-казак, помнился он смутно, когда на войну уходил, она только первый класс кончила, домой он не вернулся... Потом сообщит она Мите, что был плечист и высок, как он, потому-то и внимание на него обратила там, на построении. А парнем был Митя начитанным, помнил кучу разных историй - их-то девушке и перессказывал по дороге из клуба, соловьём заливался про свою родину, разливы Днепра, ужение рыбы, разнотравье - ну, всё, как тут, только зимой теплее, пожалуй. Так они и доходили до её жилья, деревянного дома, где она комнатку снимала скромную: топчан, табуретка, стол да этажерка с книжками и бельём, а верхнюю одежду вешала на гвозде, вбитом прямо в дверь... Случавшиеся гости прямо на топчан садились - вот с него-то и началось их более близкое знакомство. Митя не мог и часу без неё, какие только фокусы не придумывал, чтобы к ней забежать. Таня не возражала, и была счастлива, в отличии от хозяйки дома , что ей просто по-бабски завидовала. Она-то и донесла командиру части о несанкционированных встречах его бойца с квартиранткой. Тот и сам был заинтересован в пресечении внеуставных отношений вверенных ему войск, ибо... не хотел столкнуться нос к носу с Митей: он ведь к хозяйке хаживал, хоть и редко. Таню предупредили: если её ухажёр появится - может монатки собирать. А куда пойдёшь, где угол-то снимешь с такой славой, да ещё зимой? Митя же без девушки этой жить не мог... Какие только планы в голове не строил! Вот и придумали они встречаться тайком, на работе. Только не в будке, которую запросто могли посетить в любое время проверяющие - мало ли кого на дрезине принесёт! - а рядышком, чтобы поезд не пропустить... Не так уютно, как в доме, конечно, но две бурки плюс молодая кровь, воспалённая настоящим чувством, нейтрализовали наружный холод. Что уж там мог разглядеть машинист паровоза за сто метров от путей, под буркой?. .
... Утром на построении взвода никто плац не пересёк, и через неделю, и через месяц... Окольным путём через какое-то время он прознал, что с дороги её уволили и работала теперь она в доброй сотне километров он их части. Теперь, когда Дмитрию Ильичу было уже за семьдесят, он с грустью неизменной вспоминал молодые свои годы, а о Танюше отзывался только замечательно , след её потерялся соломинкой в скирде лет богатой событиями жизни его, но в памяти та соломинка неизменно оставалась золотой. Всегда.
* - бутылки водки
26. 7. 2009
Свободное копирование
