Ужасное и прекрасное объединились и в другом потрясающем спектакле - "Алый, как кровь" по сказке братьев Гримм "Можжевельник". Его поставил ученик Шарля Дюллена Клод Режи. Как раз в начале семидесятых годов американский авангардист Боб Уилсон показал в Париже свой первый спектакль "Взгляд глухого", в котором окружающий героя мир был зрим, но безмолвен. На Францию, где всегда были сильны именно традиции театра текста, Его Величества Слова, Уилсон произвел впечатление шокирующее, но вместе с тем и провокационно-креативное: у безмолвного театра появились сторонники. Свой интерес к театру без текста они объясняли тем, что современный человек, с одной стороны, перегружен информацией и страдает ее несварением, а, с другой, есть и гораздо более серьезная причина: потеря веры в слово, тотальное безверие, отчаянный нонконформизм, принявший обет молчания. Тем же нонконформизмом было вызвано достаточно широкое обращение французских режиссеров того времени к миру детства и к детской аудитории. Потому что дети с их чистым сознанием и непредвзятым восприятием еще не стали частью общества, не были заражены его недостатками и не отвечали за них. Это была новая, ничем не испорченная публика, ранее в театральном процессе никак не участвовавшая. Так вот, в результате всех этих глобальных процессов я смотрела "Алый, как кровь" на утреннике в разновозрастной детской аудитории, казалось, неуправляемой - так они бесновались до начала спектакля. Да и в первые минуты действия продолжали бесноваться, когда увидели в зале под сценой длинный обеденный стол, за которым действующие лица неторопливо ели. Сначала дымящийся суп, потом жаркое, пока главный герой - мальчик - не вскочил внезапно со своего места и не вспрыгнул на стол, а с него на сцену, взбунтовавшись против прозы и пошлости реального каждодневного быта. А на сцене семь дверей в стене вели в семь коридоров, воплощающих идею лабиринта и таинственной страны, всегда лежащей по другую сторону стены. Двери то открывались, то закрывались, хлопали, их проемы затягивались серебристой, прозрачной пленкой, за которой актеры двигались, как во сне или в тумане, в другой реальности, принимали прекрасные и страшные позы. И, если они касались этой пленки, на ней оставался фосфоресцирующий след, повторяющий линию движения... Сначала в коридорах возникал все тот же банальный и убогий быт, как на картинках Города Мазереля: мужчина чистит обувь, двое чинят ржавый велосипед, Он и Она неподвижно сидят, вперив взгляд друг в друга...Но вдруг сильным порывом ветра, несущим с собой свежие, весело пахнущие древесные стружки и белый дым забвения, всё пространство очищалось от быта, и начиналась завораживающая сказка. В сущности, очень страшная история о том, как злая мачеха убивает пасынка (того самого взбунтовавшегося мальчика), готовит из него жаркое и кормит этим жарким мужа, то есть отца мальчика, делая его как бы соучастником своего преступления. Но сестра, собрав косточки, зарывает их под можжевеловым деревом в саду. И на дерево падает туман. Из тумана вылетает хорошенькая разноцветная птичка. Она летит к отцу и поет ему песенку о злодействе мачехи и о совершенном преступлении. А герой возрождается в новом облике. Публика, включая детей, сидела, затаив дыхание. Загадочная красота спектакля заставляла забывать о страхе. Внимание переключалось на все новые фантазии режиссера. То вдруг стены между коридорами поднимались, и через всю сцену по диагонали, вне всякой связи с действием, как образы детского сна, проходили живые обезьяны, и пони, и коза, и кенгуру, и ослик. То на авансцену выносили на длинных крюках гигантские глыбы льда, и это означало наступление зимы ...
Клод Режи говорил (если можно так сказать про спектакль без единого слова) со своими зрителями сложным языком, ничего не пытаясь упростить. Напротив, он усложнил сказку братьев Гримм, использовав для своего спектакля множество мифов - индейских, индуистских, древнееврейских, африканских. В частности, поверье каннибалов, что, если съесть человека целиком, то ты превратишься в него. А также множество текстов - "Афоризмы" Лихтенберга, "Песнь песней", "Тибетскую книгу мертвых", претворив их в прекрасные образы. Почти сорок лет прошло с тех пор, а спектакль у меня перед глазами, как живой. И оцепенение зала а финале.
Свободное копирование
