Стал устраиваться в городской противотуберкулезный диспансер. Пока суд да дело, съездил несколько раз в Москву. Москва же тогда была безвидна и пустынна. Диссиденты делятся на досидентов, сидентов и отсидентов. Второй разряд в те дни преобладал. Многие из первой и третьей категорий эмигрировали. Все же кое-кого повидал.
Лег на лечение. Половина населения чахоточного диспансера такие же, как и я, откинувшиеся зеки. Нам не скучно. Днем располагаемся в больничном скверике. Навещают кенты из городского криминала, бывшие зеки, просто приятели. Все же я предпочитал пешие прогулки. Режим содержания предоставлял достаточное для них время. Меня посещали многие знакомые. И родные, конечно. В свою очередь и я хаживал в гости. У старинных приятельниц отца, Евгении Львовны Соболевой и Жозефины Иосифовны Бельфант, познакомился с Татьяной Яковлевной Ткаченко. Она преподает в детской музыкальной школе фортепиано. Скоро Татьяна стала моей женой.
Приезжали ко мне и московские диссиденты. Недавно освободившиеся Виктор Давыдов и Кирилл Попов. Приехала Соня Гримм. Муж ее, Юра Гримм, тогда еще сидел. В Тюменской области, можно сказать по соседству с Тобольском. Два лаптя по карте. Навестила Ася Лащивер. Я и Татьяна с ней и ее мужем Рудольфом (в просторечии Рудиком) крепко подружились. Состоялись и другие визиты.
Все бы ничего, да по ночам диспансер закрыт. Вечером двери запираются, дежурный врач совершает обход. Не сидеть же в диспансере! Меня свидание с Татьяной ждет. Есть два пути. Моя палата на втором этаже. Можно выйти через окно палаты на первом этаже, как многие и делают. Но не следует попадаться на глаза дежурным медсестрам. Могут проверить ночью твое наличие в палате. Особой вредностью отличалась одна старушка по кличке Записю. Чуть что не по ней: «Записю, записю». А серьезное нарушение режима содержания приводит к удалению из больницы. Ах, если бы так из тюрьмы прогоняли! К тому же неудобно возвращаться ночью опять через окно палаты. Надо стучаться, поднимать кого-то открыть окно. Пусть и свои люди, но больные. Да еще требуется незаметно проскользнуть к себе. Я пошел другим путем. После обхода крепко связываю несколько покрывал с кроватей. Привязываю к батарее и спускаюсь вниз через окно. Однопалатники на подстраховке. Здание старое, с высокими этажами. Второй этаж эквивалентен обычному третьему. Я в спортивном костюме. Утром двери диспансера открываются, чахоточный люд высыпает во двор. Покурить, размяться. Я незаметно сливаюсь с населением.
Досаждала еще так называемая «трудотерапия». Придумают же поганое словечко! Заключалась она в мелких трудах по больнице. Убрать что-то, дворик подмести и т. п. Вроде бы не обязаловка, но на уклонистов администрация смотрит косо. У меня трудотерапия прочно ассоциировалась с так называемым «общественно-полезным трудом» на зоне. Например, тот же дворик подмести. Для отрицаловки такие работы западло. Если взял метлу в руки, автоматически переходишь в мужицкую масть. В сущности, отношение к такому труду есть водораздел между братвой и мужиками. Именно за отказ от «общественно-полезного труда» (кому полезного?) многие попадают на кичу. Естественно, я от трудотерапии отказался. Мол, такой метод лечения мне не подходит. Главврачу очень отказ не понравился. В конце концов, он совместно с Записю обнаружил как-то ночью недостачу. Меня в диспансере не было. На следующий день оформили документы на выписку. Вот еще один пример того, как воля становится продолжением тюрьмы. А тюрьма продолжением воли. Недаром зеки говорят о зонах маленькой и большой.
Свободное копирование
