О безграничной его щедрости можно рассказывать без конца. Но я упомяну лишь один эпизод – из более благополучной жизни, если можно так назвать конец пятидесятых годов, а не начало.
Как только мы получали открытку от дяди Натана, что он собирается в наш город на пару недель, а потому просит собрать всю родню к такой-то дате, начиналась жуткая суета. Тут оказывалось, что желающих увидеть живого дядю Натана куда больше, чем может вместить обычное жилище. Тем более такое, как наша квартира.
Выход один – организовать вылазку на природу. «Курачи трубят сбор» – так это мероприятие называл мой будущий муж, впервые попав на него.
А где у нас природа? Парки многолюдные и степи вокруг города. До леса далеко. Ни у кого нет машин. Родня сплошь из полунищей интеллигенции. Дети учатся в институтах, где стипендия с гулькин нос, или в школах. Кто, кроме дядюшки, возьмется за оплату массового гулянья?
Останавливался дядя Натан у своей сестрички Леночки, то есть у Дьяченко. Они приезжали втроем, с маленьким Арсеном. Иногда прихватывали львовских родственников тети Дуси.
И начиналось! Командовал парадом все тот же неугомонный Натан, брат своих сестер – Шуры, Лены, Лиды.
– Так, завтра утром сбор возле речного вокзала! В десять утра устроит? Все соберутся? Никто не опоздает? Едем на острова.
Острова посреди Днепра – зеленые, с чистым песочком, куда еще не ходили катера, а только плыли на лодках отдельные владельцы этой роскоши, были безлюдными. Это позднее они станут местом отдыха для всех горожан, когда расплодится речная мелкая флотилия типа «ракета».
Дядя нанимал катер на весь день. К нему подавалась зафрахтованная легковушка с продуктами. Дядя Натан не хотел, чтобы его родные сестрички полночи готовили еду. Только полуфабрикаты признавал в виде вареных яиц. Все остальное являлось на столе ( то есть, на одеяле, расстеленном на траве, как в сказке – «по щучьему велению».
Все он продумывал до мелочей, словно не председателем колхоза был, а шеф-поваром в кафе, который точно знал, сколько чего надо, чтобы накормить и напоить определенное число гостей плюс кого-то непредвиденного. А такие всегда находились. Желая похвастаться любимым дядюшкой, кто-нибудь из его племянниц и прочих родственников приводил с собой подружку, друга, соседку.
Как я – будущего мужа, пока еще не зная, что он вообще будет мужем.
Нас собиралось несколько десятков человек, потому что не забывались и дальние родственники с Левобережья – из Нижнеднепровска, моей довоенной родины.
Дети мотались по песочку, взрослые ели и пели, дядя травил смешные анекдоты, и все хохотали. Чувство праздника было таким естественным, подлинным, любовь ко всем – такой горячей, словно это не дядя хватил лишнего, а мы, совсем не пьющие. Чувство родства пьянило.
Но не было пьяных после таких застолий на траве!
– Так, детвора, сейчас катер прибудет. Убрать все до чистой травки! Ну, кто проворней? Мусор – в мешок. С собой увезем. Нечего тут закапывать.
И не оставалось ни одной бумажки или другого сора после обеда! Мы, дети и подростки, и молодые - все получали урок нормального человеческого общения за едой, а не скотской обжираловки, после которой хочется утопиться, если осталась хоть какая-то совесть.
Воспоминание об этой встрече долго-долго грело душу. У каждого из нас, младших, складывалось такое впечатление, что именно его персону дядя Натан любит крепче всего.
– Теперь ваша очередь приезжать в гости! – приглашал дядя Натан перед отъездом всех подряд, прощаясь на вокзале.
И это не было словами. У него вся родня побывала. Каждому хотелось еще раз хлебнуть оптимизма и душевной щедрости предельно занятого дяди.
Проводники, наблюдая многолюдные проводы, думали, что дядя Натан какая-то знаменитость.
И пусть меня простит читатель за слишком патетические слова в адрес моего любимца. Он их заслужил. Пусть это будет скромной благодарностью ему от меня лично – просто за то, что я не кривила душой, когда писала о нем.
Если бы дядя Натан был жив, он бы позволил мне написать и о его молодых грехах, потому что в них искренне раскаялся.
Недавно сестра Наташа читала мне по телефону строчки его писем из Сибири. И там была искренняя боль за тревогу близких о нем и переживания - за него, «непутевого»: «Простите ли вы мне когда-нибудь мое молчание? Я просто не хотел вас всех расстраивать!».
Свободное копирование
