Родителям мало было дела до высоких материй, которыми я грезила в промежутках между реальными поступками и событиями. Их интересы сводились к чисто обывательским заботам – как накормить семью, одеть, как привезти уголь, и так далее. Театры, кино и прочие культурные мероприятия оставались за кадром их существования.
На первом месте, как почти у всех советских людей, стояла работа. У моих родителей – совсем не творческая, даже нудная и плохо оплаченная. Но мама была образцовым секретарем у главного врача, а папа – образцовым лаборантом на своей кафедре. Даже в такой труд они вкладывали душу. И наградой за это была искренняя любовь сотрудников к Александре Михайловне и большое уважение к Евсевию Григорьевичу. Кафедра русского языка Днепропетровского госуниверситета и приемная главврача поликлиники номер пять могли бы победить в любом соцсоревновании по чистоте, порядку в шкафах и в расписании лекций и консультаций.
Я любила приходить к папе в университет. Мне нравился кабинетный запах. Здесь все было солидным – и папа – в очках, за своим столом, с аккуратными стопками бумаги и графиком расписания под стеклом, такой серьезный, медлительный, словно он тут не старший лаборант, а сам заведующий, профессор. Преподаватели разного возраста почему-то разговаривали с папой почтительно.
Молодые аспирантки ласково приветствовали меня:
– Люсенька, как дела в школе? Кем хочешь стать? Куда будешь поступать?
Ну, до этого еще было далеко, но уже однозначно я хотела быть учителем. Конечно, не математики или физики.
Я чувствовала, что нравлюсь им, как и они мне, потому что замечательно пахли духами и были ласковы со мной.
Были и у родителей увлечения вне работы. Мама во дворе вырастила два симпатичных деревца – вишню и абрикосу, а также развела потрясающий цветник. Еще она любила вышивать наволочки для диванных подушек, вязать крючком салфетки, шить нам с Лялей, а иногда и себе блузки и платья. На ее замечательной фигурке все смотрелось модным, хотя изготавливалось из самых дешевых тканей.
А еще она любила, когда к ней приходили ставшие подругами врачи и медсестры из поликлиники. Почему-то летом они всегда сначала предупреждали маму под окнами:
– Александра Михайловна!
Мама шустро подбегала к окну, выглядывала.
Потом уже гость либо карабкался по нашей жуткой лестнице наверх, либо ждал маму на скамеечке в палисаднике, под абрикосовым деревом. Там они и секретничали о своем. Но такие посиделки были только в выходные дни. А вот с соседями на лавочке мама не рассиживалась, как остальные женщины из нашего двора.
Ложилась спать она поздно – читала в постели или писала письма дорогому брату Коле или любимой сестричке Лиде из Незабудино.
У папы же была одна страсть – Тарас Шевченко, разнокалиберные книжечки которого ему дарили родственники, Михаил Коцюбинский и Остап Вишня. Их он перечитывал по много раз, неизменно со слезами (Шевченко) и смехом (Вишню). А еще он изучал историю Украины по старым уцелевшим дореволюционным научным книжкам, из библиотеки тети Лены. Украинский – язык своего детства и классиков – он любил нежно, хотя и разговаривал по-русски, как и все в нашем русскоязычном городе. Своему племяннику Мите он писал письма на чистейшем украинском языке, а потом зачитывал нам вслух ответные, Митины, восхищаясь лексическим и словарным богатством любимого племянника.
– Вот за кем будущее Украины! – говорил, чуть не плача от волнения, потрясая Митиным письмом. – Какая речь!
Свободное копирование
