Пожалуй, Пасха оставалась единственным праздником, который невозможно было вытравить из души народа, а потому власти временно смыкали веки, лишь украдкой наблюдая из-под них за нарушителями новой веры – безоговорочного атеизма.
Для многих и приходил час расплаты – когда надо было выехать за границу или вступить в компартию, если того требовала должность.
– А как же вы, товарищ Иванько, объясните прискорбный факт вашего участия в процедуре освящения пасхи, – говорил некто на заседании комитета, заглядывая в бумажки, где была указана дата позорного посещения церкви. – Наши люди все видят! Это было…
– Так это меня бабушка попросила. Она же больная совсем, – метался уличенный. – Я только…
– А бабушка не могла съесть неосвященный кулич? Вы же были комсомольцем тогда!
Ну, и так далее…
Я помню, как однажды мы с мамой, под руководством Любови Федоровны, тоже на Пасху ходили вечером в городскую церковь посмотреть на крестный ход. Меня поразила торжественность и таинственность самой процессии. Эти вышитые золотыми нитками хоругви, по-царски ослепительная одежда «попов» ( я не отличала священника от дьячка) не могли не зацепить воображения ребенка. Пение звучало жутковато- заунывно, но никто из народа не пугался – наоборот, все лезли поближе. Толпа была густой, попасть в церковь мы не смогли, но само действо так и застряло в зрительной памяти.
На этом наше приобщение к церкви и закончилось Мама свой крестик прятала, мы, ее дети, оставались «нехристями». И думаю, что этот факт мама переживала всю жизнь, полагая, что все испытания валились на нашу голову исключительно по ее вине.
Но из года в год мы поедали ею испеченные пасхи, которые святить ходила Любовь Федоровна, холодные вареные яйца и привычно говорили – под мамину диктовку:
– Христос воскрес!
Чтобы услышать в ответ бодрое и бездумное:
– Воистину воскрес!!!
Конечно, праздник Первого мая был куда громче, веселей и наряднее. Гремела музыка (это колонны демонстрантов стекались к проспекту Карла Маркса), красные флаги трепетали на всех домах, дети размахивали флажками и шарами, из всех дверей пахло сдобным тестом, и даже Анна Павловна выплывала в кухню в крепдешиновом ярком платье, с ослепительной улыбкой:
– С праздником, Евсей Григорьевич! Как здоровье жены? На демонстрацию идете? Мы с мужем-профессором идем непременно.
Тут она безбожно врала. Профессор был не муж, а сожитель, которого Анна Павловна подцепила проверенным способом, вывалив обнаженный бюст из своего окошка. Профессор узрел полуголую красавицу и клюнул на ее прелести. Он был худ, высок и близорук. Анна Павловна профессора откормила на его же денежки. Через полгода он умер от сердечного приступа. Наверное, его убил темперамент сожительницы. Законная жена устроила Анне Павловне скандал и увезла тело к себе. Но эти полгода наша неугомонная соседка как-то счастливо притихла и подобрела, хвастаясь мужем-профессором (иначе его не называя) при каждом удобном случае. Грустный финал ее торжества я помню хорошо.
Свободное копирование
