Любовь Федоровна, маленькая, полненькая, круглолицая и с такими гладкими щечками, что они напоминали румяное яблоко с картинки, была воплощением доброты, спокойствия и терпимости ко всем. Она не работала, а ее супруг, Николай Владимирович, гораздо старше ее, служил инженером. Рядом с простоватой своей половиной он смотрелся эдаким благородным господином, седовласым, подтянутым и аккуратно одетым. Он, как и Виктор Карлович, был подчеркнуто вежлив даже с детьми, но больше ничем не запомнился. Только неожиданной смертью, когда оставил жену вдовой…
Зато Любовь Федоровна поселилась в памяти навсегда. Она приходилась Свете Куликовой теткой – по отцу, но дружила больше с нашим семейством, вернее – с мамой.
В воскресный день она приходила в гости с пирожками, конфетами, яблоками – чаевничать. Теперь я понимаю – это был предлог нас подкормить. Ее пирожки с разнообразной начинкой были так же румяны и симпатичны на вид, как их хозяйка. А на Пасху Любовь Федоровна приносила столько еды, что хватило бы на несколько семей. Крашеные яйца, да еще разрисованные, маленькие и большие пасочки, посыпанные разноцветным пшеном и сахарной пудрой, яблоки, вишневая наливочка в фигурной бутылке – все выглядело так празднично, что наша соседка казалась волшебницей.
У нее хватало такта не подчеркивать своей щедрости. Получалось так, словно мы ее выручали своим повышенным аппетитом.
– Вот, напекла много, не рассчитала, всего нам с Николаем Владимировичем не съесть, – говорила она скромно. – Ешьте, девочки! Вы такие худенькие…
И в будни, пока мама была на работе, она приносила что-то съестное, чего в нашем убогом меню не водилось:
- Люся, Ляля, налетайте!
Конечно, Любовь Федоровна, дочь священника, да еще погибшего от рук безбожников во время гражданской войны, не могла быть атеисткой, какими все вокруг были или притворялись. Но я впервые видела человека, который не скрывал своей веры, ходил открыто в церковь, отмечал праздники. Считалось, что в церковь позволено ходить лишь глубоким старухам из простого народа, интеллигенция церковь обходила сторонкой, а как она дома обходилась со своею верой, было тайной.
Если довоенная мамина подружка, тетя Рая, о Боге говорила как о знакомом с неровным характером, от которого можно было ожидать любой выходки, то тетя Люба своего Бога уважала. И вся ее квартирка была завешена иконами, словно церковь.
Думаю, что мама, воспитанная в мещанской городской среде, тоже верила в Бога, но как бы исподтишка, зная всеобщий показной атеизм. И только вдвоем с Любовью Федоровной они вспоминали, как раньше праздновали Пасху и другие святые даты, и сама мама пекла эти весенние куличи да красила яйца в луковой кожуре, когда появилась такая возможность.
Свободное копирование
