ГЛ.10 МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ "МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА"
Внешняя жизнь нашей семьи разнообразием не отличалась. Так было и в нашем окружении. А потому для описания в романах не годилась. Работа, учеба, болезни, забота о детях, скромный отдых в кругу близких, кухонные ссоры в коммуналках, неприятности на службе у взрослых и в школе – у детей, маленькие праздники несколько раз в году – ну что из этих составных могло бы привлечь художника слова? Это Достоевский и Гоголь умудрялись своего «маленького человека» с головой окунуть в полубезумную ситуацию, чтобы потом препарировать его больную душу и анализировать поступки. А советский «маленький» человек в массе своей жил скромно, никуда не высовывался, в сомнительных приключениях не участвовал. И если кто-то все же старушку топором убивал, банду грабителей сколачивал, то этот сюжет потом очень долго будоражил умы обывателей.
Родители мои с утра до вечера были на работе, мама – в своей поликлинике, папа третий год служил (как тогда говорили) на кафедре русского языка в госуниверситете – старшим лаборантом.
Наточка переживала самый полнокровный период своей молодости. Ее роман со студентом металлургического института Гариком Фридманом подходил к финишу – они готовились к свадьбе. Сестра училась на пятом курсе, активно занималась парусным спортом и постоянно находилась в плотном окружении сразу двух компаний – собственных подружек и друзей жениха. Домой она приходила поздно. Так что временно ее воспитательная хватка была ослаблена, и я чувствовала себя почти свободной.
Потихоньку налаживался наш быт. Две маленькие зарплаты моих родителей плюс студенческая стипендия старшей сестры заставляли жить очень экономно. Мы ходили подолгу в одних и тех же платьях, летом носили парусиновые туфли, а зимой ботинки с галошами. Сапог женских не было в помине, позднее появилась в продаже такая роскошь как румынки. Ботиночки утеплялись байкой, а не мехом, и не давали загуляться на морозе.
Питались мы борщами, кашами, варениками с творогом или капустой, винегрет заменял все виды салатов. Когда на прилавки «выбрасывали» говяжьи кости, за которыми надо было еще простоять не один час в очереди, в меню появлялись макароны по-флотски. Селедка, квашеная капуста и огурцы – зимой, свежие овощи – летом, где картошка во всех видах царила на столе, – этот незатейливый набор и радовал наши желудки.
Однако все, что имело отношение к быту, пролетало мимо моего сознания. Мелочи жизни никак не вдохновляли меня на творческие потуги. Я пока не догадывалась, что внешняя сторона существования – это пустое, а внутренняя у каждого отдельного человека – и есть тот неисчерпаемый кладезь переживаний, который питает любое искусство. И если в некоторых семьях и не хранился скелет в шкафу, то было нечто другое, достойное для воспевания или осуждения художественным словом. Повесть «Жизнь Марьяны» была давно заброшена, и началась эпоха дневников.
Если в детстве я впечатления от людей и событий впитывала с жадностью исследователя, то на пороге отрочества интерес к собственной персоне стал основным источником для раздумий. Я примеряла на себя книжных героев, сравнивая, сопоставляя, сопереживая. Это была работа души – трудная, порой бесплодная, но всегда переполненная чувствами.
Нет, мой интерес к людям не угас – его просто потеснили так называемые вечные вопросы, от которых голова лопалась. Это был естественный процесс роста, но я и мои близкие воспринимали его драматически. Я вдруг догадалась, что у меня куча недостатков, я – плохая. Глупее всех, некрасивей, плакса, эгоистка, как уверяет Ната, а еще я трусиха, боюсь высоты, воды (плавать не умею), грубиянка.
В семье не принято было хвалить детей за что-то. Считалось, что все хорошее в нас – это нормально, естественно. Нечего, мол, хвастать всякой ерундой. Так что я даже не догадывалась, что во мне есть и много достоинств. А школа старательно этот комплекс неполноценности пестовала.
Меня аттестовали за четвертый класс из чистого милосердия, и я перешла в пятый вместе со всеми.
Свободное копирование
