|
Мы – т.е., я и моя невеста Нинка – стояли на перроне Курского вокзала. Стемнело, шел унылый, прямо-таки осенний дождик, и Нинкино лицо было мокрым – наверно, от дождя, но мне хотелось думать, что от слез: она ведь провожала меня в армию, а до конца войны было больше года... Ещё
|
|
|
Вот тогда – только тогда! – я понял: это арест. За что, почему - этого я не успел подумать. Да в те времена арест был таким привычным, неприятным, но никого не удивлявшим делом, как, скажем, дождь или мороз. Я даже не испугался... Ещё
|
|
|
И на этом окончилась моя вольная жизнь. Могу только добавить, что когда доехали "куда надо", а именно на Малую Лубянку, и машина остановилась в ожидании, пока откроются железные ворота, – прямо напротив костела, – я заговорил... Ещё
|
|
|
На тюремном жаргоне тех лет у каждой из московских тюрем была кличка; Сухановка называлась "монастырь", Большая Лубянка – "гостиница". Ее гордостью были паркетные полы... А Малую Лубянку, двухэтажную внутреннюю тюрьму областного НКВД, нарекли "гимназией"... Ещё
|
|
|
На допросах Волков придерживался роли строгого, но справедливого учителя. Его огорчала малая сообразительность ученика: представляете, Фрид не знает даже разницу между филером и провокатором?! Я действительно не знал... Ещё
|
|
|
Ввели в комнату, где сидел за маленьким столом и что-то писал незнакомый офицер; подвели к шкафу – обыкновенному платяному шкафу с зеркальной дверцей – и сказали: – Проходите.
Он не понял, даже немного испугался: в шкаф?.. Ещё
|
|
|
Он поглядел на моего следователя майора Райцеса, потом на меня и спросил: – А как вы думаете, сколько вам дадут? На их лицах я увидел выражение обыкновенного человеческого любопытства. – Десять лет. – Ну и как? – Хватит с одного еврейского мальчика. Оба хихикнули и на этом разговор окончился... Ещё
|
|
|
Следствие – самая мучительная, полная унижений и отвращения к себе часть моей тюремно-лагерной биографии. А первый, самый тяжелый, период следствия у меня связан с Макаровым. Но, как ни странно, об этом человеке я думаю без особой злобы.. Ещё
|
|
|
У него было неплохое чувство юмора. Как-то раз он показал мне надпись на папке с протоколами: "ДЕЛО N..." и сверху – "ХРАНИТЬ ВЕЧНО". – Видал? Фрид умрет, а дело его будет жить!.. Ещё
|
|
|
Остроумием он, в отличие от Макарова, похвастаться не мог. Проделывал со мной один и тот же номер: когда я просился в уборную, Райцес нарочно тянул время, заставляя меня повторять просьбу несколько раз. Я ерзал на стуле, сучил ногами; следователя это забавляло... Ещё
|
|
|
А пока что вернусь на Малую Лубянку, к ст. лейтенанту Макарову. Он, разумеется, знал, что никаких террористических намерений ни у кого из нас не было. Но был сюжет, сочиненный лубянскими мудрецами, по которому каждому отводилась определенная роль... Ещё
|
|
|
Поначалу мы пытались взывать к логике: бросить в проезжающий автомобиль гранату? Но ведь Нина жила на шестом этаже! Наша наивность удивляла их. Нам разъяснили: – Бросать-то не вверх, а вниз. – Но ведь машина Сталина, наверно, бронированная? – Да. Но на крыше каждого лимузина есть незащищенное место Ещё
|
|
|
все мы начали упираться, когда дело дошло до пункта 8 через 17 – соучастие в террористической деятельности... Тогда следствие усилило нажим. Именно на этом этапе меня попробовали дожать бессонницей. Делалось это так... Ещё
|
|
|
К вопросу о терроре мы с Макаровым вернулись месяца через полтора. Он показал мне протоколы допросов четырех ребят – вернее, только их подписи и ответы на вопрос, был ли в присутствии Фрида разговор о желательности насильственной смерти Сталина... Ещё
|
|
|
Самыми легкомысленными участниками сколоченной на обеих Лубянках "молодежной антисоветской террористической группы" были, думаю, я и Шурик Гуревич. Когда нас свели на очной ставке, мы забавлялись тем, что ответы диктовали стенографистке не человеческим языком, а на безобразном чекистском жаргоне:.. Ещё
|
|
|
Я рассказывал о тех, кто на Лубянке сильно портил мне жизнь – о следователях. Теперь очередь дошла до сокамерников, людях очень разных, которые, каждый по-своему, скрашивали мое тюремное житье. Начну с Малой Лубянки, с "гимназии"... Ещё
|
|
|
Ему приходилось туго: не от кого было ждать передачи, и он уже доходил. Замечено: на тюремной пайке без передач можно было благополучно просуществовать месяца два-три. Дальше начинались дистрофия, пеллагра, голодные психозы... Ещё
|
|
|
Надо сказать, что от каждого из сокамерников я узнавал что-нибудь новое и любопытное. Так, Сережа объяснил мне, что нога у меня не "танцевальная": у балетного танцовщика второй и третий пальцы должны быть длиннее большого. А у меня, как на грех, выступал вперед большой... Ещё
|
|
|
Наши с Федоровым фамилии начинались на одну букву и это причиняло некоторое неудобство. Дело в том, что по лубянским правилам надзиратель, приглашая кого-то из общей камеры на допрос, не имел права называть фамилию: вдруг в соседней камере сидит одноделец... Ещё
|
|
|
Трудно жилось в тюрьме курящим. Если у кого и была махорка, запас быстро кончался; с горя пробовали курить листья от веника, которым мели камеру. Не было и бумаги; умельцы исхитрялись, оторвав уголок маскировочной шторы, расщепить толстую синюю бумагу на несколько слоев и использовать на закрутку... Ещё
|
|
|
Свободное копирование
