На пути в тайгу

   В моем изгнанье одиноком

   Брожу с печалию в груди,

   На этом острове далеком

   И жду лишь бедствий впереди.

   Летит на небе мгла тумана,

   Катясь к подножью серых скал,

   Бушуют волны океана,

   И ветер воет, как шакал.

   В. Буренин

   На следующий день, когда мы с Нинашвили были в палате, зашел нарядчик и спросил врача:

   - Павлов у вас в отделении?

   - Да. Он работает фельдшером.

   Больного выписать без разрешения врача нельзя было, но коль скоро я работаю, то дело обстояло проще. И вечером, когда врач ушел домой, а я в палате раздавал лекарства, зашел нарядчик и сказал:

   - Снимай халат, одевайся, пойдешь со мной.

   - Но я без врача не могу. И одежды у меня нет.

   - Это приказ начальника лагеря. Одежду тебе сейчас принесет старший санитар.

   Нарядчик подождал пока я оденусь, отвел меня в барак и запер дверь снаружи. От обитателей барака я узнал, что контингент здесь штрафной и намечен на ближайший этап. В тайге стояли пятидесятиградусные морозы, и в открытой машине до приисков живыми з/к было не довезти. Ждали снижения морозов. Заметив на мне новую одежду, блатные окружили меня, но тут здоровенный парень подошел и приказал:

   - Все по местам!

   Затем, обратившись ко мне, сказал:

   - Снимай-ка валенки! Наденешь мои.

   Валенки у него были неплохие, подшитые, но я медлил.

   - Я ведь и сам могу снять! Босой останешься. Тебе новые валенки ни к чему. А я при первой возможности сбегу из лагеря.

   Поняв, что валенки мне не удержать, я снял их.

   - А ну-ка, мужики, подвиньтесь, пустите пацана! - обратился мой новый знакомый к обитателям одних из нар. - А ты, падло, слезай с нар. Твое место в углу, у параши, - обратился он к одному из них.

   Я улегся на нарах, в надежде, что дальше меня раздевать не будут. Но не успел заснуть, как загремел замок, в камеру вошел нарядчик и крикнул:

   - Павлов! На выход с вещами!

   Я не знал, радоваться мне или огорчаться. Одного меня из штрафного барака вряд ли повезут в тайгу. Вновь обыскав, меня усадили в автобус или, точнее, в крытую машину, переделанную из грузовика, без скамеек. В полумраке я заметил, что в машине уже были заключенные. Передняя часть кузова была отгорожена крепкой стальной решеткой и имела отдельный выход. Здесь сидели два конвоира с автоматами. Вскоре машина выехала с территории Карпункта и направилась на север, как мы узнали позже, - в Сусуман, до которого было около 700 километров. В автобусе было шестнадцать избитых, в синяках зэк» - шестнадцать бандитов из «банды Стального».

   К тому времени воровской мир поделился на две большие партии - на «честных воров» и на «ссученных». К «фраерам», «быдлу» они относились одинаково: за людей не считали, смотрели как на мусор, на сорную траву, на рабочий скот. Но по отношению к лагерному начальству и в тактике разрешения внутриворовских конфликтов у них были разногласия. Старые воры в колымских лагерях не работали и обеспечивали свое лидирующее положение силой, чувствовали себя независимыми от лагерного начальства, относились к нему с презрением, строго выполняли свои обязательства по созданию вольготной и сытой жизни для всего воровского клана. Более тяжелые лагерные условия с конца тридцатых годов, особенно на Колыме, заставили многих воров пересмотреть воровские законы и искать более близких контактов с лагерным начальством, пойти к ним на службу в качестве старост, нарядчиков, бригадиров, и ослабить свои обязательства перед рядовыми членами блатного мира. Заняв главные посты во внутрилагерной администрации, они перестали беспокоиться о шпане, считая, что каждый вор должен обеспечить свое благополучие в лагере сам. Борьба за власть, за чистоту воровских морально-нравственных ценностей привела к непримиримой вражде между честными ворами и суками, к смертельным схваткам за власть в лагерях. Естественно, что лагерное начальство и охрана поддерживали новых блатных - сук, видя в них своих помощников по поддержанию режима в лагере и трудового энтузиазма на производстве. В середине сороковых годов в Находскинской, Магаданской и в Сусуманской пересылках власть была уже в руках сук, в то время, как на многих приисках, в отдельных лагерях и лагпунктах старая воровская идеология еще была сильна, но уже не в том виде, как в старые, добрые для воров, времена. Бандиты Стального, хотя и были сравнительно молоды, придерживались старых традиций. Они считали, что единство воровского сообщества и в новых, более трудных для них условиях может обеспечить всему воровскому клану полную власть в зоне и достойное материальное положение, не кланяясь слишком низко лагерному начальству. Им удалось сохранить верность своим принципам в Находкинской пересылке, убить более дюжины сук на пароходе. Вооруженные переданными с воли ножами и заточками, они совершили нападение на лагерную обслугу Магаданской пересылки. Жестоко расправившись со своими противниками, они на время захватили власть в лагере, установили контроль на кухне и в столовой. Но силы были неравными, и с помощью охраны бандитский мятеж был подавлен, а участники его были жестоко избиты и водворены в карцер. Сейчас их, шестнадцать воров, везли в Сусуман для отправки на штрафной прииск. К ним в автобус, видимо по распоряжению Кузьмина, посадили и меня. Узнав, что я фельдшер, бандиты потребовали от охраны, чтобы я их освидетельствовал, как пострадавших от побоев, и оказал медицинскую помощь.

   - Он такой же штрафник, как и вы! - ответил один из конвоиров.

   Не получив от меня медицинской помощи, воры, в качестве частичной компенсации, отобрали у меня новую телогрейку. В автобусе единомышленники собирались вокруг своего вожака, тихо обсуждая сложившееся положение. За многие годы они впервые потерпели сокрушительное поражение и теперь хотели получить наставления от своего вожака.

   - Убивать каждого, кто хоть слово против скажет! Только так мы сможем сохранить свой авторитет и власть в лагере, - вразумлял их кормчий.

   И братва с облегчением вздохнула, решив, что не все еще потеряно, что они еще смогут потягаться с суками, что есть еще возможность отомстить за нанесенные им обиды, за поруганную честь. Эти гордые «люди» не хотели склонить головы перед вохрой, перед «легавыми», перед суками, надеясь и впредь оставаться полновластными хозяевами и единственными законодателями лагерной зоны. Но склонить головы им пришлось, и очень низко, а кто не захотел - те попросту лишились их.