Весной, когда врачи, фельдшера и больные начали переезжать в новую больницу, на Левый берег уехал и Малинский. Специально за ним начальник больницы Доктор прислал свою легковую машину. Заведующей нашим отделением назначили жену Гроссмана - Анну Львовну Брюшинскую. В одной палате оставались терапевтические больные, в другую, в связи с перестройкой хирургического отделения под нужды пионерлагеря, поместили хирургических - Меерзона.
В хирургическом отделении всегда был запас консервированной крови для переливания ее тяжелобольным. Донорами были заключенные лагеря, в основном, женщины. Они обеспечивались лучшим питанием и не так боялись этапов в другие лагеря. Станцией переливания крови заведовал Меерзон. Как-то в отсутствие Якова Соломоновича медсестра обнаружила, что часть консервированной крови для переливания стала непригодной к употреблению. Она обратилась к Задору, и тот, чтобы кровь не пропадала даром, распорядился вылить ее в гематоген - оленью кровь, которую давали пить дистрофикам. Узнав об этом, Меерзон вызвал Задора.
- Что ж это, у вас в Венгрии больных человеческой кровью поят? - возмутился он.
Об этом негуманном поступке врача узнала начальница Маглага А. Р. Гридасова и приказала перевести Задора на общие работы. Две недели он проработал в дорожной бригаде, пока в Магадане не заболел один из приближенных Никишова, которому необходимо было сделать сложную черепно-мозговую операцию. Магаданские хирурги не решились на нее, и за Задором срочно послали легковую машину. Операцию он провел успешно и после этого остался работать в Магадане в лагере Промкобината.
Стали освобождаться места в фельдшерском общежитии, и меня поместили туда, увы, ненадолго. Таких общежитий в больнице было два: одно для лагерных придурков высокого ранга (старосты, нарядчика, зав. пекарней, зав. столовой, загара, зав. складом и других), второе - для медфельдшеров. Вместо двухэтажных нар там были топчаны с всегда чистым постельным бельем, как в больничных палатах.
Среди невзрачных телогреек, ватных брюк, бритых голов мужчин и плохо причесанных женщин, в сутолоке и давке в столовой можно было увидеть двух аккуратно одетых скромных молодых девушек, разительно контрастирующих с общим фоном заключенного люда. Это были две подруги - Мильда и Альдона, литовки, вчерашние школьницы, а теперь политзаключенные. Как большинство литовцев и западных украинцев, они обвинялись в «буржуазном национализме» и отбывали сроки по 58-ой статье или ее республиканским аналогам. Работали девушки санитарками в хирургическом отделении: Альдона с вольнонаемной медсестрой Ниной Дмитриевной Харченко - в операционной, которая все еще оставалась в старом помещении хирургического отделения, Мильда вместе с заключенной медсестрой Валей Бумагиной - в перевязочной. Вместе с больными Валя с Мильдой перешли в помещения нашего отделения.
Валя во время войны жила в Москве, работала машинисткой. В голову лезли вольнодумные мысли, и она решила поделиться ими с неразумным обществом, распространяя напечатанные ею на машинке листовки. Больше всего ее злобно-критическими высказываниями заинтересовались недремлющие органы безопасности, заботливо следившие, чтобы злопыхательское критиканство недоброжелателей не травмировало чуткие души советских граждан. Им удалось вычислить машинку, на которой были напечатаны листовки, а затем найти и ее хозяйку. Теперь Валя расплачивалась за свое легкомыслие и беспечность.
Свободное копирование
