Годы минувшие, лучшие годы,
Чуждые смут и тревог!
Ясные дни тишины и свободы!
Мирный, родной уголок!
- Нынче ж одно только на сердце бремя
Незаменимых потерь...
Где это доброе, старое время,
Где это счастье теперь?
К. Р.
Старостой курсов была у нас уже немолодая женщина Муза Дмитриевна, а начальницей - ординатор неврологического отделения Анна Изральевна Понизовская, недавно освободившаяся из лагеря. Мы проучились уже две недели, когда Муза Дмитриевна, бегая по всему лагерю, собирала нас для важного сообщения. Вскоре появилась Понизовская и объявила, что начальник УСВИТЛа Драбкин, просмотрев список курсантов, обнаружил в нем полный набор пунктов 58-ой статьи и вычеркнул, как предназначенных только для общих работ, всех обладателей ее, за исключением 10-го пункта статьи - антисоветской агитации, серьезно не воспринимавшегося даже лагерным начальством. На курсах осталось менее половины прежнего состава; их временно закрыли, и разослали депеши во все лагеря Дальстроя для пополнения курсов достойными кандидатами. Положение исключенных стало весьма шатким. Вскоре начинался промывочный сезон, и все мужчины стали кандидатами на отправку на прииски. Некоторым удалось вернуться на свои прежние рабочие места в лагере, но большинство было направлено в дорожную бригаду, которая являлась своего рода пересылкой.
Юрий Абрамович решил помочь мне и, узнав, что нужен ночной дневальный в клуб, порекомендовал меня на эту должность заведующей библиотекой, вершившей всеми делами в клубе. Бывшая партийная работница, а теперь заключенная, она пользовалась покровительством начальника лагеря и расположением лагерной элиты. Во всяком случае, ее боялись и старались не ссориться, так как поговаривали, что она частый гость «кума» - лагерного оперуполномоченного Симановского. Она чувствовала свое превосходство перед другими заключенными, и это служило ей небольшим утешением после снятия с ответственной партийной работы, исключения из партии, осуждения и отправки на далекую Колыму. Свой арест считала недоразумением и продолжала активную общественную деятельность по перевоспитанию лагерных преступников. Меня она немного знала, так как еще недавно, находясь в ОП или работая в дорожной бригаде и в лаборатории, я брал книги в библиотеке, и согласилась взять на работу с испытательным сроком. Но испытания я не выдержал: первый же день моей работы в клубе оказался последним, и произошло это так. С вечера я с дневным дневальным напилил и нарубил дров, ночью должен был вымыть полы в фойе и в читальном зале и растопить семь печей в клубе. Я вымыл полы в читальном зале и хотел уже перейти в фойе. Но этим вечером в клубе показывали кинофильм, и с четвертого километра привезли рабочих лесозаготовительного участка. Ожидая, когда приедет за ними машина, они улеглись в фойе на полу и уснули. Машина пришла поздно, и с полами я справился лишь под утро. И тут обнаружил, что спичек у меня нет и разжигать печи нечем. С трудом мне удалось разбудить единственного ночного обитателя клуба - музыканта Ганичева и выпросить у него спички. Только я успел растопить семь печей, которые никак не хотели разгораться, как пришла библиотекарша и сразу же напустилась на меня:
- Это что за холодина? Нам такие работники не нужны! Чтобы завтра же я тебя здесь не видела.
Я не очень огорчился, так как работа на свежем воздухе в дорожной бригаде казалась мне привлекательней. В тот же день я встретил по дороге в столовую Крейновича, который остановил меня и спросил, как мои дела. Я рассказал, что меня с позором выгнали. Это встревожило его, и он потащил меня к заведующей библиотекой.
- Если останешься в дорожной бригаде, тебя первым же этапом пошлют на прииск, а что это такое ты уже знаешь, - убеждал меня Юрий Абрамович по дороге в клуб. - Надо зацепиться за любую постоянную работу в больнице.
Библиотекарша встретила Юрия Абрамовича сдержанно и сказала, что я ей не подхожу, что в первый же день оставил в холоде весь клуб.
- Но он же пропадет! Вы же понимаете.
- Ну, это его дело. Я и так, идя вам навстречу, дала ему возможность работать в клубе. Если он сам не хочет о себе позаботиться, то уж я не собираюсь этого делать! В лагере за свою жизнь каждый должен бороться сам.
Потом Юрий Абрамович обошел всех знакомых врачей, пытаясь устроить меня на работу старшим, или, хотя бы, наружным, санитаром в каком-либо больничном отделении. Вакантных мест не было. Лишь в одном отделении врач Николай Петрович Прудников сказал, что ему нужен старший санитар, но ни за кого конкретно просить он не будет - пусть нарядчик сам подберет кандидатуру. Так ему легче будет, в случае необходимости, избавиться от неугодного работника. Юрий Абрамович был огорчен, что не удалось меня пристроить и пошел со мной к нарядчику.
- О нет! - сказал последний. - Его в первый же день выгнали из клуба. Теперь я могу послать его только в дорожную бригаду.
- Что ж, больше я ничем не могу помочь тебе! - с горечью произнес Юрий Абрамович.
На следующий день меня перевели в общий барак. В нем было более ста человек. Здесь жили плотники, рабочие дровосклада и гаража, овощеводы, дорожники. При лагере было подсобное хозяйство, обеспечивавшее летом и осенью вольнонаемный состав больницы свежими овощами. Заключенным, главным образом больным и лагерным придуркам, доставались лишь верхние, зеленые листья капусты и турнепс. Были в подсобном хозяйстве и теплицы, в которых выращивались огурцы, помидоры, перец, кабачки, баклажаны и даже арбузы и дыни. Все теплицы охранялись, велся строгий учет урожая, а наиболее экзотические овощи попадали на стол начальника Дальстроя Ивана Федоровича Никишова и его многочисленной челяди.
Свободное копирование
