Ночь. В дрожащей мгле вагонов
Все подернуто дремой.
Раб слепой слепых законов,
Мчится поезд в тьме ночной.
Мчится поезд - мне не спится...
Разлученья близок миг,
Дорогой для сердца лик
Еще молит воротиться.
А. Голенищев-Кутузов
Проехав Омск, нам стало ясно, что едем мы в Восточную Сибирь или на Дальний Восток. В Красноярске нас повагонно стали выгружать. Но это не был конец нашего пути - нас повели в баню. Здесь сменился конвой и вновь ужесточился режим. Вагон наш был самым шумным: урки то играли в карты, то боролись между собой, демонстрируя друг другу свою силу и ловкость, так что вагон в пути вздрагивал. Во время особо шумных потасовок, начальство останавливало поезд, и конвоиры проводили внеплановый обыск и обстукивание вагона. Независимо от этого каждый день проводился тщательный обыск. Поздно вечером или даже ночью, когда все уже спали (сонного легче обыскивать) конвоиры с фонарями заходили в вагон, будили нас и оттесняли в одну сторону вагона со всеми вещами, которые были не у многих. Заключенные должны были раздеться догола и передать свою одежду и вещи конвоирам. Последние, тщательно проверив их, бросали в угол, не подпуская никого к вещам до самого конца поверки. Закончив свое дело, охранники удалялись, оставляя нас голыми в полной темноте. Ощупью, по ранжиру начинался разбор вещей: сначала урки, затем их ученики, затем военные и, наконец, прочие фашисты. При этом неизбежно происходило перераспределение собственности. В конце пути я остался без белья, в рваной телогрейке и брюках, изношенной обуви. Конвоиры неизменно интересовались нашим здоровьем:
- Больные есть?
И если находился такой, медсестра, сопровождавшая поезд, передавала в вагон термометр. Терпеливо выждав положенные пять минут, сержант отбирал термометр и с удовлетворением произносил:
- Ну вот, все в порядке. Больных нет.