Хоть крепки высокие стены ограды,
Железные крепки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды
И всюду сверкают штыки;
Хоть тихо внутри, но тюрьма не кладбище,
И ты, часовой, не плошай;
Не верь тишине, берегися дружище!
И. Гольц-Миллер
Тюрьму перед сдачей города фашисты не взорвали, так как понимали, что негуманно лишать заключенных родного крова, кем бы не были преступники. В тюрьму мы ехали через весь город. На Пушкинской улице военная регулировщица заставила водителя свернуть с центральной улицы, и мы поехали по Канатной. Хотя в городе было много следов военных разрушений, это был уже мирный город и вокруг кипела жизнь. На нас никто не обращал внимания. Для нас же это была уже чужая жизнь, и мы не знали, вернемся ли когда-нибудь к ней снова. Проехав по Среднефонтанской улице мимо второго кладбища, грузовик въехал во двор тюрьмы, построенной еще в царское время и представлявшей собой массивное кирпичное четырехэтажное здание, в плане - в форме креста. Над одним из крыльев возвышалось помещение действовавшей при царском режиме тюремной церкви, в которой в те годы умиротворялись ожесточившиеся сердца преступников.
Хозяева тюрьмы, видимо, не ожидали нашего этапа, и нас временно поместили в камеру на первом этаже, уже заполненную разношерстной публикой. Здесь были и только что арестованные, и уже осужденные. Предварительно нас обыскали. Забрали у меня книги, фотографии и авторучку - теперь уже навсегда. Я пробовал протестовать, прося оставить хотя бы фотографии и одну из книг, но тюремщик, изорвав на моих глазах фотографии, ответил:
- В тюрьме книги и посторонние вещи не положены.
Фотографии могли напомнить мне о прошлой жизни, возврат к которой был мне противопоказан.
На стенах камеры, в которую меня поместили, были надписи, оставленные ее бывшими обитателями, пережившими здесь, вероятно, не первые потрясения в своей жизни. Одна из них сообщала нам: «Получила год за буханку хлеба». Возле меня лежал еще совсем молодой, лет тринадцати-четырнадцати, паренек в солдатской гимнастерке и шинели. Оставшись без родителей и дома, он слонялся по оккупированной нацистами территории, переходя из села в село, попрошайничая и поворовывая, пока не пришла на Украину Красная Армия. Солдаты подобрали его, одели, обули, обогрели и накормили, приняли в свою семью. С особым вниманием к нему отнесся старшина, опекал его, приучал к махорке и спиртному, а однажды сказал:
- Тут у меня есть бесхозное солдатское барахлишко. Надо бы «толкнуть» его на базаре. Справишься?
Мальчишка никогда не читал стихотворения Владимира Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Для него, раздетого и голодного, хорошо было то, что помогало выжить в этом большом, чуждом ему мире. Старшина был одним из немногих, проявивших к нему сочувствие, и все, что он делал или говорил, казалось парнишке справедливым и разумным. Шустрый мальчишка быстро справлялся с поручениями, и дело у них пошло на лад. Однако, в одном селе он нарвался на патруль, и его загребли вместе со старшиной. Сейчас он ждал суда.
- Не дадут же мне много? - спросил он у соседа.
- Да куда тебя, пацана? Взгреют немного для острастки и отпустят, - рассудил добрый старичок.
На следующий день нас повели в баню. Перед баней раздели догола, обрезали металлические пуговицы, крючки, оторвали на ботинках подковки, отобрали пояса и шнурки; внимательно заглядывали в рот, ноздри, уши, заднепроходное и другие отверстия, в которых можно было спрятать оружие, боеприпасы и запрещенную литературу; сняли отпечатки пальцев.
Свободное копирование
