Суд

   I так определили, i приказали записать:

   «Понежче вiл признався, попелястий,

   Що вiн в сiно, сiль, овес та всяки сластi.

   Так за таки грiхи його четвертувать,

   А м'ясо розiдрать суддям на рiвнi частi,

   Лисички ж ратицi вiддать».

  Л. Глiбов

   Следствие приближалось к своему неизбежному концу. Одного за другим заключенных стали вызывать к следователям и прокурору. Близился суд. Меня с Ларисой и Анной вызвал Беленький и в присутствии прокурора, показав наши дела, сказал:

   - Читать их вам, я думаю, не надо. Вы и так все хорошо знаете, - и дал расписаться на какой-то бумаге.

   Следователь был в хорошем настроении и пожелал нам благополучного суда.

   Через пару дней приехали судьи - военный трибунал 3-го Украинского фронта. В первый день судьи знакомились с делами. Они хорошо знали наши праведные законы, а большой опыт работы позволял им быстро ориентироваться в делах, судить по совести и справедливости. И, тем не менее, общение со следователями и прокурором было для них полезным.

   7-го июля 1944 года с утра начался суд. Военному трибуналу предстояла большая и ответственная работа. Десятки человек нужно было осудить, вынести им приговоры на сотни лет заключения и нигде не ошибиться, выбрав ту меру наказания, которая позволила бы преступникам исправиться и стать полезными членами общества. Многие годы в лагерях заключенные будут трудиться и перевоспитываться, принося реальную экономическую помощь стране, которой столько навредили. Распространенное мнение о том, что военный трибунал приговаривает всех к расстрелу, ошибочно. Перевоспитание трудом всегда было основным методом наказания для всех судебных органов, даже по отношению к закоренелым преступникам. В конце войны, в основном, давали по 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения прав («по рогам»). Такой срок в то время считался «детским». И, если кто-нибудь из осужденных сокамерников-большесрочников (с 15 - 25 годами срока) жаловался, что его осудили «ни за что», опытные заключенные сразу определяли: «У нас ни за что больше десяти лет не дают!»

   Через щель между досками в окошечке своего свинарника мы наблюдали, как отводят и приводят заключенных. Осужденные в свой сарай уже не возвращались, и мы условились, проходя мимо него, подавать жестами знаки, по которым ожидавшие своей участи арестанты знали бы, какие сроки здесь дают, какое меню у членов трибунала любимое. Наступила наша очередь, и два конвоира повели Ларису, Анну и меня к дому, где вершился суд. Недалеко от него нас остановили в ожидании, когда выйдет очередная партия осужденных. Наконец, нас ввели в комнату и посадили на длинную деревянную скамью. У окна за столом, повернутым в нашу сторону, сидел председатель военного трибунала - полковник; с обеих сторон его расположились члены тройки - лейтенант и старший лейтенант. За нами у двери с автоматом наперевес остановился конвоир, готовый в любую минуту привести в чувства раздосадованных пленников, неудовлетворенных вынесенным приговором. Защитника, свидетелей, следователя и прокурора на суде не было: трибунал обвинял, защищал и судил, решая все задачи сразу, не допуская ненужных разногласий в оценке вины преступников.

   Председатель военного трибунала прочел обвинительное заключение, согласно которому я обвинялся по статье 54-2 УК УССР в том, что, будучи антисоветско настроенным, в октябре - ноябре 1943-го года оказывал помощь контрреволюционной организации украинских националистов и вовлекал в нее других советских граждан. Предъявленные Ларисе и Анне обвинения были аналогичными. Статью 54-11 из обвинения исключили, так как, в основном, она дублировала содержание первой. Впоследствии в тюрьмах, пересылках и лагерях бывалые заключенные и лагерные начальники уверяли, что статье 54-2 обязательно должна сопутствовать статья 54-11, так как восстание всегда совершается коллективно; но исправить оплошность военного трибунала уже нельзя было. Убедившись, что нам все ясно, суд предоставил последнее слово.

   - Только коротко, в двух словах, - предупредил полковник.

   Мы с Ларисой выразили сожаление о случившемся, а Анна была настроена более агрессивно и пыталась мотивировать свое отрицательное отношение к советскому строю; но председатель суда, человек занятой и несклонный вступать с ней в полемику, быстро оборвал ее. Минут на пять конвоир вывел нас в соседнюю комнату, после чего подсудимых снова вызвали, и председатель военного трибунала объявил приговор: мне с Ларисой по 7 лет ИТЛ, а Анне - 10 лет, с последующим поражением в правах всех сроком на 5 лет, без конфискации имущества за отсутствием такового. Затем нас снова отвели к следователю, вернувшему нам книги и фотографии, а мне и авторучку.

   - Ну что ж, - сказал он, - вы все молоды, сроки у вас небольшие. Отбыв их и исправившись, вы сможете начать честную жизнь.

   И следователи, и судьи, в сущности, мало думали о нашей дальнейшей судьбе: следователям нужно было правильно разобраться в содеянных преступлениях, судьям - выбрать оптимальную меру «пресечения» и срок перевоспитания злоумышленников, а дальше осужденные попадали в руки тюремного и лагерного начальства со своими законами и правилами содержания преступников - врагов народа - в местах заключения, с режимом, парализующим волю осужденных и изматывающим их силы.

   Нас отвели в каменное здание, где в двух помещениях с земляными полами (большее для мужчин и меньшее для женщин) разместили осужденных. Через некоторое время привели и Владимира Алексеева. Его приговорили к 15 годам каторжных работ, а его брата к высшей мере социальной защиты - к расстрелу. Приговоренных к смертной казни поместили в землянке. Нескольким военным, осужденным за дезертирство, срок заменили штрафным батальоном. Через два дня военный трибунал уехал, и в контрразведке воцарилось временное спокойствие. Затем всех осужденных, и нас в том числе, отправили в грузовиках в Одесскую тюрьму.