Ещё когда мы учились в 10 классе, Гастона остановил на улице «тихарь»-оперативник. Предъявил удостоверение офицера МГБ. Назвал по фамилии. И усадил в подъехавшую машину. Привезли в гостиницу «Интурист» (она тогда находилась на улице Свердлова, бывшей Екатеринославской, а нынче, кажется, это Полтавский шлях: ни Екатерину, ни Свердлова украинцы славить не хотят!). Препроводили в номер. Там сидели солидные дяди в штатском. Они задали шестнадцатилетнему, тоненькому, как былинка, Игорю сто вопросов: «Что такое ЛОП? Кто такие перфектисты? Чего они добиваются? Кто входит в это Общество? Кто им руководит? Каково ваше мнение о Владимире Блушинском, о Мироне Черненко, о Феликсе Рахлине? Какие произведения вошли в альманах «Кактус» и где находится его тираж?» И так далее. О проведённом допросе велели молчать. Перепуганный Гастон побежал к Мирону и, ничего не объясняя, не успев отдышаться от шести этажей крутой лестницы (лифт, по обыкновению, не работал), жарко выдохнул:
– Где «Кактус»?
– Где я его бг-г-г-госил, там и г-г-астёт, - невозмутимо прокартавил Мирон. – А из вус же трапылось (то есть, на дикой смеси украинского с идишем, «что случилось?»).
– Перестань хохмить. Сожги немедленно! – потребовал Гастон.
– Замёг-г-гз – г-гешил сог-г-геться?
– Говорю – сожги, значит – надо! Понял?!
Мирон понял. И наш альманах (тираж – 1 (один) экземпляр) был брошен в огонь. Рукописи, увы, горят.
Так закончилась история безвестного ЛОПа. Гастона ещё раз таскали в МГБ – на этот раз не на конспиративную «точку», а в районное отделение этого ведомства, помещавшееся в том самом доме, где он жил. Но и туда не повесткой пригласили, а забрали с улицы... Однако улика уже не существовала. Гастон боялся меньше... Какая наивность! Ничего не стоило сварганить «дело»! Ведь то были годы, когда в Воронеже наш ровесник, будущий поэт Анатолий Жигулин был приговорён к каторжному лагерю, а (в Астрахани?) посадили другого нашего сверстника – Александра Воронеля – и тоже всего лишь за брожение юношеских соков по молодым жилам. Эти мальчики тоже стремились к «....... слова»!
Когда в 1954 году, в связи с начавшейся «оттепелью» в политических режимных лагерях разрешили свидания, я встретился в Воркуте с отцом и выслушал его п я т и д н е в н ы й (с перерывом лишь на ночной сон) рассказ, в том числе о допросах. Ему и маме хотели сначала пришить контрреволюционную подпольную деятельность «на всю жизнь», начиная с молодых лет и вплоть до момента ареста. Следователь Самарин упрямо домогался «признаний» в том, будто родители через мою сестру Марлену и её друга Бориса Чичибабина (в то время уже досиживавшего свою «пятилетку») создали молодёжную контрреволюционную организацию. Подследственных держали во время допросов под ослепительным светом, сутками напролёт не давали уснуть (даже в камере), ставили в наказание за несговорчивость в узкий бокс, где невозможно было даже слегка согнуть ноги в коленях... Потом вдруг формула «вечные контрреволюционеры» была отставлена, обоим вручили постановление о переквалификации обвинения, прикрепили их к новому следователю (Рыбальченко), и оба в конечном счёте получили по «десятке», имея в «деле» лишь по одному эпизоду: «контрреволюционному» поведению на парт-собраниях двадцатых годов. Много лет я считал этот относительно счастливый поворот результатом их личного мужества и стойкости на следствии. Хотя всегда задавался вопросом: почему следователи не выбили из них нужных показаний? Неужто мои родители твёрже оказались – ну, хотя бы близкого нашей семье полковника Мони Факторовича, растрелянного за то, что якобы он намеревался на танке во время парада раздавить товарища Сталина на трибуне Мавзолея (на предварительном следствии Моня в «преступном замысле» сознался, на суде от этих показаний отказался, да «военная коллегия» ему уже «не поверила»...)
Но лишь здесь, в Израиле, я услышал более правдоподобное объяснение, почему следствие отказалось от версии «молодёжной антисоветской организации», - объяснение, связанное с именем весьма авторитетного в Харькове тогдашнего ректора местного университета Ивана Буланкина. Университет готовился к своему 150-летию (он был основан в 1805 году – третьим в Российской империи), а кандидаты в «члены молодёжной организации» почти все были его студентами. И вот якобы ректор (сам в прошлом участник революции и гражданской войны) использовал все свои связи, чтобы погасить излишнюю ретивость харьковских следователей... Что ему и удалось.
А если б не удалось? Очень может быть, что вспомнили бы и о ЛОПе, и вряд ли помогло бы тогда перфектистам, что их рукописи сгорели...
Свободное копирование
