Под руководством Надежды Афанасьевны мы участвовали в разных внеклассных «мероприятиях» литературного характера. Так, например, - в городской читательской конференции «Герой нашего времени». К Лермонтову эта говорильня имела отношение только звучанием темы. Речь шла о героях НАШЕГО времени – о положительных образах современников в советской литературе.
Низкорослый, широкоплечий, с ярко иудейским лицом, старшеклассник Хаскин (он мне кажется теперь похожим на булгаковского Азазелло, – не из фильма, а из книги, только без торчащего клыка) на одном из вечеров читал собственное стихотворение, которое так и называлось: «Герой нашего времени». . Оно было сделано откровенно под Маяковского:
Наше время,
идущее маршево
В гул
дней,
в труд,
в бой,
ведёт за собою
времени нашего
гордый
подвижник – герой!
Для городской литературной конференции доклад написал Волик Кулинский. Но, учитывая недостаток своей речи (невероятное «быстроговорение», аналогичного которому я не наблюдал больше ни у кого за всю мою немаленькую жизнь), он попросил меня (как «человека с выражением») прочесть эту работу вместо него. Я со всей ответственностью и очень старательно выполнил просьбу, но успеха доклад не имел. А вот на другой конференции, взявшись охарактеризовать образ героини-партизанки в знаменитой поэме Маргариты Алигер «Зоя», я получил в награду дружные рукоплескания аудитории. Но и сейчас отношу их, главным образом, на счёт замечательно искренних и образно-лиричных стихов поэтессы.
Памятный эпизод нашего (под руководством Н. А. Грановской), общения с современной советской литературой связан с ныне почти забытым «массовым» читателем, а в то время довольно заметным поэтом фронтового поколения Виктором Уриным. Мне его фамилия была известна от сестры, общавшейся как раз тогда с Юликом Даниэлем, Марком Богославским и, наверное, другими бывшими фронтовиками. Виктор Урин был в этом кругу известен своей юношеской поэмой «Лидка», где звучал актуальный и мелодраматичный сюжет: предмет юношеской любви лирического героя – вчерашняя школьница Лидка, попав на фронт, идёт там по рукам… Поэма начинается неподдельно искренне и печально - автор прощается со своим детским идеалом:
Оборвалась нитка –
Не связать края.
До свиданья, Лидка,
Девочка моя!..
Трогательные строки:
Было, Лидка, было,
А теперь нема!
Всё запорошила
Снежная зима… -
попали на язычок пародистам. Один (кажется, Владлен Бахнов) придумал такое:
Было, Лидка, было,
А теперь нема-с…
Было – литкобыла,
А теперь – Пегас!
Другой (и чуть ли не сам Ю. Даниэль) повернул ту же кобылу другой стороной:
Было – литкобыла,
А теперь – литконь, -
Жеребячье мыло,
Творческий огонь!
По словам Юлика, поэма была очень популярна среди фронтовиков, переписывалась в солдатские альбомы, чему я охотно верю: описанная в ней коллизия (иногда – случившаяся, чаще - лишь мерещившаяся) переживалась множеством 19-летних юношей, из мирной жизни окунувшихся в ад войны.
И вот, примерно, в 1948 или 49 году этот поэт, до войны живший, как оказалось, в Харькове, приехал сюда к своим родственникам. В этот свой приезд из Москвы (где он учился в Литинституте Союза писателей и к этому времени уже, кажется, его окончил) Урин организовал в уютном зале Харьковской филармонии (на ул. Сумской) невиданный у нас, должно быть, со времён В. В. Маяковского, поэтический вечер. Явился чуть ли не весь наш класс! В программу входило не только авторское чтение стихов поэта Виктора Урина, но его ответы на записки публики. Сегодняшний читатель, помнящий или хотя бы знающий по рассказам старших массовые литературные вечера времён поэтического бума 60-х годов, должен учесть, что в конце сороковых подобное (даже в безмерно меньшем масштабе) было поистине редкостью. Хотя бы потому, что содержание даже таких вечеров заранее тщательно цензурировалось, или, как говорили, «литовалось» (вариант: «литировалось») - от неофициального названия контролирующего цензурного органа «Главлит», «Облит», формально именовавшегося так: «Управление по охране государственных и военных тайн в печати». Могущественное это ведомство контролировало буквально каждое слово в печати, на сцене, осуществляло периодическую чистку библиотек от ставших неугодными авторов, следило за тем, чтобы те или другие имена (например, осуждённых «антисоветчиков») не упоминались в радио-, а с появлением ТВ – и в телевизионных передачах… Нет, мы, школьники, в то время вряд ли знали об этих идеологических бесчинствах власти, но с прежней практикой свободного выступления литераторов были незнакомы, лишь наслышаны и начитаны о диспутах Маяковского и его друзей и противников.
И вдруг, на наших глазах, молодой поэт из Москвы (думаю, ему не было ещё и двадцати пяти) весело и непринуждённо рассказывает о творческих спорах в столице, развернувшихся по поводу некоторых его стихотворений. Он читает эти стихи – например, о безногом инвалиде войны, вкатившемся в вагон пригородной электрички и предлагающем публике купить у него тексты популярных советских песен:
« …Вам, девушка,” Парень кудрявый”,
а вам, лейтенант,“Офицерский вальс…»
«Граждане, - говорит он, - вагон ваш тесен,
и простите, что двигаюсь по ногам,
но я, граждане, продавец песен!
Я хочу, чтобы было весело вам!»
В концовке стихотворения этот жизнерадостный обрубок войны, вселяющий бодрость в других, не попрошайка, а продавец и пропагандист счастья, выкатившись в пустой тамбур, украдкой смахивает с глаза набежавшую слезу. Вот эта слеза и вызвала, по рассказу автора, жестокий афронт со стороны критиков. За неё они будто бы приписали ему «упадочничество и пессимизм», противопоказанные советской поэзии.
Конечно, мы все были на стороне весёлого молодого поэта. А несколько остроумных ответов на присланные ему записки окончательно расположили нас к этому обаятельному, незаносчивому парню.
Свободное копирование
