Ещё одним увлекательным (для любителей литературы) и мучительным (для тех, кто не имел склонностей к этому предмету) занятием была подготовка к классным и домашним сочинениям, а также сама работа над их написанием. Для меня это было настоящим наслаждением. На всю жизнь приобрёл я вкус к подбору наиболее точных слов, составлению выразительных и пластичных фраз, эстетически оптимальных текстов. До сих пор помню отдельные предложения из своих сочинений по «Обломову» Гончарова, «Грозе» А. Н. Островского… В 10-м классе материал пошёл поскучнее, хотя и более трескучий: советская литература, соцреализм… Мне решительно не нравились так называемые «вольные темы»: от автора такого сочинения требовалась сплошная политическая трепотня. Надо отдать справедливость Грановской – насколько помню, она не очень поощряла нас к выбору таких тем. Но и весь «серебряный век русской поэзии», весь её авангард, символисты, акмеисты, имажинисты, футуристы, - всё это осталось фактически за бортом нашего литературного образования. Винить педагога нельзя: то были годы жесточайшей советской, коммунистической идеологической муштры, строгих запретов на всё, что не нравилось сталинскому руководству. Не только Зощенко, Ахматова и наш харьковский «пошляк Хазин» (как окрестил сталинский холуй Жданов одного из замечательных остроумцев нашего города) попали под запрет, но и сотни прекрасных литературных имён. Надежда Афанасьевна не была в числе тех, кто решался нарушить эти табу, да вряд ли и сама увлекалась творчеством изъятых из литературы, а порой и из жизни, писателей. Но вне запретных зон литературного процесса она вела себя как опытный и умелый методист.
Грановская читала методику преподавания литературы на филологическом факультете университета и вела практику студентов. Пришли они и в наш класс.
Однажды на перемене, возвращаясь откуда-то к дверям класса, вижу возле них большую группу практикантов, и среди них – свою сестрицу. Подхожу – и не долго думая даю ей хорошего щелчка прямо в каштановое шелковистое темя! Боже, какой возмущённый взгляд распахнутых серых глаз брызнул на меня с её рассерженного лица! Поняв, что это – проделка её родного 16-летнего балбеса брата, - ещё сильнее разозлилась… И было за что: из ребят мало кто знал, что мы с нею в родстве. Со стороны моя выходка могла быть понята как хулиганство!
Марленка предусмотрительно выбрала для проведения уроков не наш класс… А среди тех практикантов, которые проводили уроки у нас, была их факультетская красавица Люда Кривко. Она очень нравилась Юре Куюкову, и он, под влиянием одного из романсов Петра Лещенко «Студенточка, вечерняя заря…», звучавших тогда по радиомаяку из раскрытых окон многих квартир, называл её (со своим характерным украинским акцентом) «Студэнточкой».
Людмила Кривко профессионализировалась как журналист, долго работала в редакции областной газеты «Красное знамя», заведуя одним из отделов. Мне неоднократно доводилось по-деловому общаться с нею, когда я и сам, вернувшись из армии, стал работать в журналистике. Увы, красота её с годами померкла, Людмила Петровна растолстела, стала много курить… Но продолжала оставаться простой в общении, дельной и доброжелательной к товарищам…
Свободное копирование
