…Но, принимаясь писать свои воспоминания, эти мои непридуманные повести, я сам себе обещал быть вполне правдивым. Если и о себе не боюсь писать, признаваясь в разных неблаговидных поступках, то правильно ли будет сглаживать разные шероховатости и несовершенства, когда они касаются моих даже самых близких и любимых друзей, их близких, а иногда и принадлежат им самим? Юра однажды сообщил мне с улыбкой, что его дядя Павлуша (Остап Вышня) называет евреев «довгоносыками». В остроумии автору этой клички не откажешь: у многих евреев – действительно длинные носы, хотя редко кто из нашего брата перещеголял в этом отношении щирого украинца Н. В. Гоголя, да и многих других его соплеменников. Но ведь в названии «долгоносик» есть и второй, не слишком глубоко скрытый смысл: это жучок-вредитель, бич посевов, его уничтожать надо… Создатель знаменитой «Зенитки» и других «Вишневых усмешек» сам побывал во «вредителях», но, как видно, от известного предрассудка полностью так и не отделался.
Юрины родители меня любили. Его мама ласково называла меня «Феличек», я всегда в этом доме чувствовал себя дорогим гостем. Возможно, потому, что они видели мои неподдельные переживания за жизнь их единственного сына, когда он сам бездумно подверг её смертельной опасности. Из всех бывших соучеников я единственный, кто прибежал в больницу сразу после опаснейшей операции, которой подвергся Юра в результате своей ужасной выходки. Один из общих наших бывших одноклассников, когда я звал его с собой, отмахнулся, сказав жестокую фразу: «Ну его, не хочу и думать о нём: ну, такой дурак!»
А мне и думать не хотелось: дурак ли, умный ли… Я сидел потом над его фотографией и чуть не плакал. Писал на обороте: «Юрочка, не умирай!» Знаменитый в Харькове хирург Цейтлин вынужден был оперировать на его открытом сердце, что тогда было ещё редкостью. В вестибюле «клингородка» я застал тогда убитых горем его родителей… К счастью, обошлось: он выздоровел – и дожил, как и я, до нынешнего времени (2009).
Как уже рассказано, благодаря его отцу Дмитрию Фёдоровичу я, оставшись после ареста родителей за бортом пединститута (их забрали в разгар вступительных экзаменов, и я получил «трояк» по украинской литературе – губительный, хотя всё остальное сдал на «пятёрки»), всё-таки был допущен в число «вольнослушателей» вечернего отделения, а потом, благодаря отсеву балласта, зачислен в студенты. Но когда через несколько лет, вернувшись из армии, застал своих реабилитированных родителей в беде (у отца произошёл тяжёлый инсульт с параличом и потерей речи) и никак не мог устроиться на работу учителем в городскую школу, старший Куюков принялся меня стыдить: отчего это я не хочу уехать в деревню – ведь государство меня учило… Для меня эта нотация звучала привычным упрёком: вот ведь какие «вы» неблагодарные… Можно обвинить меня в излишней, придирчивой подозрительности, столь часто (и порой не зря) приписываемой нашему племени. Но если некоего духа не было вовсе в семье, чем тогда объяснить один инцидент, произошедший в наших отношениях с Юрой в ходе нашей переписки «Украина – Израиль» (впрочем, мною почти проигнорированный и потому первоначально нашу дружбу не разрушивший)?
А было так. Раздумывая над событиями, приведшими нас к эмиграции, я в переписке с ним этими своими мыслями и переживаниями поделился, описав некоторые факты несносного антисемитизма. Меня к этому побудили постоянные его жалобы в письмах на ужасно тяжёлую жизнь в Украине постперестроечного периода: пустые магазины, систематические веерные отключения электричества, страшная дороговизна, разруха, наступившая без войны… Хотя он ни словом не упрекал меня в отъезде, но я сам переживал то, что происходит в родных местах и с родной страной. Поэтому и решился попытаться объяснить другу всю мерзость государственного антисемитизма, на примерах показать, что пережила одна только наша семья. Рассказал факты: моя жена, золотая медалистка, не смогла поступить в университет – у неё не приняли документы, объяснив, что лимит на золотых медалистов якобы исчерпан. На самом деле подобного лимита не существовало. Но она поверила – и понесла свою медаль в менее престижный педагогический. Ей и там стали морочить голову. Помогла случайность: вмешалась в эту историю её бывшая учительница географии, преподававшая и в пединституте. Она «замолвила словечко» за бывшую свою ученицу, и золотая медалистка была принята… по блату! Стала блестящей студенткой, получила в итоге «золотой» диплом, но рекомендовать её в аспирантуру знавшие ей цену преподаватели не могли: на гуманитарные специальности евреев в те годы (по крайней мере – на Украине) не допускали категорически! Наиболее совестливые из преподавателей извинялись перед нею за своё бессилие!
Написал и о себе: как, начав после службы в армии журналистскую карьеру, «прошёл путь» от редактора заводского радио до корреспондента многотиражной газеты. Дважды был шанс шагнуть хоть на ступенечку выше – и оба раза дело срывалось – только из-за «пятого пункта» анкеты.
И вот получаю ответ в таком духе: он, Юра, работая в своём учреждении, уже близок был к заветному повышению по службе – как вдруг приходит новенький работник: Светлана такая-то (следовала фамилия), еврейка, дочь какого-то большого начальника, и ей, по большому блату, отдают ту вожделенную должность, которая была обещана ему, Юрию Куюкову!
В этом рассказе всё было вероятно, - вплоть до того, что в известных случаях даже неприличная в СССР второй половины ХХ столетия национальность, при наличии у принадлежащего к ней претендента большого блата, могла не оказаться препятствием для принятия недостойного человека взамен достойного. Однако в данном случае, едва прочитав фамилию указанной в письме конкретной Светланы, я громко рассмеялся. И не потому, что фамилия была совершенно русская (мой двоюродный брат, числясь евреем, носил самую русскую фамилию Иванов!), а по той причине стало мне смешно, что вышеназванная Света, как мне совершенно точно известно, не только русская, но и не свободна, мягко говоря, от юдофобских настроений. Дело в том, что она – одна из близких школьных подруг моей жены. Пусть никого не удивляет такое противоречие: подруга еврейки – и антисемитка… Увы, и такое бывало.
Мы эту Свету знаем как облупленную. Ещё девочкой она говаривала своей подруге еврейке: «Всё-таки в вас что-то есть такое, за что вас не любят». Замуж вышла за человека, связавшего свою жизнь со спецслужбами. Их дочь, на его несчастье, влюбилась в студента-иностранца. Он сумел разлучить влюблённых, в результате чего дочь получила сильнейший психический стресс. Тем временем сын связался с уголовщиной, и тоже возникли проблемы. Потом он спознался с выезжавшими из страны евреями – и «заболел» идеей последовать их примеру. Отец выходил из себя, произносил самые антисемитские монологи, но удержать сына не мог: тот уехал… по израильской визе! И в результате очутился в Америке.
О своей диссертации Света сама говорила подругам, что этот её «труд» заслуживал бы лишь одного применения, но не подойдёт: слишком грубая бумага… И вот такая-то «еврейка» перебежала дорогу моему другу. Я согласен в том, что он более достоин был искомой должности.. Или даже так: он – достоин, а она – нет. Но зачем же видеть в ней еврейку?
Для чего в воспоминании о школе я вплёл этот позднейший и не имеющий к ней отношения эпизод? – Я пишу о сложностях нашего времени, о неоднозначности и противоречивости натур. И ничего не хочу сглаживать.
