Теперь, когда вспоминаю и оцениваю прошлое, я могу сказать, что мамина жизнь после смерти моего папы была всецело посвящена мне, а затем и вам, мои дорогие. Сколько ни продумываю – никакой другой личной жизни у неё и не было – мы были её личной жизнью. Наши беды и невзгоды были её бедами и невзгодами, наши радости и победы – её радостями и победами. И всё-таки как мало мы ей воздавали! Мамочка ты моя, мамочка! Родная моя! Любовь ты моя Моисеевна! Светлая память, самые добрые воспоминания!
Если бы только могло всё это дойти до твоей светлой душеньки! Прости меня, родная моя, за всё. чем огорчала, чего тебе недодала, за всю твою далеко не роскошную жизнь, всецело отданную нам. Любимая ты наша!
Бывало, трехлетний Володя, исчерпав свой запас ласковых слов, дополнял их, как он называл, «ласковыми словачечками». Скольких «ласковых словачечек» заслуживала моя мама и ваша бабушка, какую добрую память оставила!
Что касается родственников по маминой линии. Я почти ничего не знаю о маминых родителях. Кажется, жили они где-то на Полтавщине. В маминых рассказах упоминались Онуфриевка и Кобыляки (Кобеляки). и еще один ориентир, вызывавший тогда моё особое любопытство (а было это в конце 1920-х): где-то относительно недалеко от места жительства маминых родителей было имение графа Толстого. Не знаю, какое расстояние подразумевалось под «далеко»-«недалеко», но мой дедушка Моисей по каким-то делам бывал там и иногда брал дочь с собой. Она, маленькая, имела удовольствие понравиться графине, быть обласканной ею. Графиня угощала её «гусиными лапками» (наверное, это конфеты), гладила по головке и приговаривала «Ох, как сладки гусиные лапки!» Об этих «лапках» я слышала в детстве не раз.
В семье моего дедушки Моисея Рувинского было двое детей: моя мама и её старший брат Матвей. У меня, как понимаю теперь, было два дяди с одинаковым именем и отчеством - Матвей Моисеевич. Чтобы не путаться в рассказе, я называю Матвея Моисеевича Рувинского «дядя Матвей», а Матвея Моисеевича Левита, мужа папиной сестры Сони – «дядя Левит».
Мама рано осиротела, и ей пришлось переехать на жительство к старшему брату, жившему тогда в Крюкове-на-Днепре (есть и другой Крюков, наверное). В семье дяди Матвея было семеро детей: Маня, Моисей, Роза, Абраша, Геня, Дора и Рахиль. Мама всю семью дяди Матвея любила, и все любили её. Однако двух самых старших – Маню и Моисея – мама особенно любила, поскольку, проживая в дядином доме, она, как она говорила, «вынянчила» их. Мама обо всех их детских высказываниях и поступках с удовольствием рассказывала. Самую младшую в семье – Рахиль – за её шаловливость, очень быструю реакцию и озорство в семье называли «рихэлэ», что в переводе с идиш означало «чёртик».
Все дети дяди Матвея начинали обучение в еврейской школе, хорошо знали идиш, идишскую литературу, пели еврейские песни, и немалая фонотека этих песен и рассказов на пластинках была у них дома. Не знаю, сколько классов еврейской школы каждый из детей успел окончить, так как со временем такие школы были закрыты – да и было их не так уж много, только там, где еврейское население было особенно многочисленным.
Там, где я начинала свое образование – с. Жовтэ – школа была только украинская. Все мои дальнейшие (в Кривом Роге и Днепропетровске) школьные годы также прошли в украинской школе. Разговаривала «щирою украинською мовою», хотя, начиная с Кривого Рога, постепенно переходила на русский, а в Днепропетровске практически полностью «обрусела». Тем не менее, пока жила на Украине – т.е. до самой войны – в анкетах на вопрос «Яка Ваша ридна мова?» без смущения писала «Украинська». Впоследствии, ставши российским жителем, на тот же вопрос отвечала «Русский». В общем, на каком языке спрашивали, тот и родной. Такая была жизнь... В Днепропетровском Мединституте обучение было и на украинском, и на русском языке – слава Богу, оба понимала. Да и чего с меня было взять, если своего языка я не знаю?
А вот дети дяди Матвея знали и украинский, и русский, и идиш. Им повезло – они успели приобщиться к еврейской культуре.
Уже в период моей Днепропетровской жизни были годы, когда запрещалось обращаться в любые учреждения – будь то магазин, контора и пр. – не по-украински. Помню большими буквами написанные объявления, похожие на плакаты: «Звертаться до продавцiв лыше на украинськiй мовi». Да еще вы, наверно, не знаете – до Киева столицей Украины (уж не знаю, сколько времени) был Харьков. И вообще, был период какой-то особенно интенсивной, принципиальной, я бы сказала, украинизации населения Украины и на этой почве – немалочисленных репрессий. Был, мне помнится, тогда наркомом образования некий Скрипник, а потом был период борьбы со «скрипниковщиной»...
Свободное копирование
