Пинежская тетрадь. Продолжение.
В каждой деревне — свой праздник. В Михеево — Заговень, в Вельтево — Троица, в Чикинском — Петров день. В Чикинском на Петров день и познакомились мы с братьями Гусевыми — Афанасием и Иваном. Праздник был в самом разгаре.
Афанасий сам подошёл к нам на улице. Разговорились. Афанасий работает на лесосплаве, зарабатывает до 180 рублей в месяц, деньги по местным понятиям очень большие, и почти все их пропивает. Как положено, жалуется на свою необразованность и бедность.
— Всё ведь своим горбом, Слава, своими руками, — с пьяной жалостью к самому себе говорит Афанасий и, поставив на брёвна стакан с пивом, протягивает мне руки с коричневыми от загара кистями, а выше — совершенно, до голубизны, белые, так что кажется, будто Афанасий в перчатках. — Никаких тебе механизмов, никаких тебе машин...
— Да как же, — робко возражаю я, — а вот трактор трелёвочный на том берегу...
— Трактор?.. Есть трактор! — подумав, соглашается Афанасий. — А что он, трактор-то? Всё одно на горбе таскаешь...
Что, где и когда Афанасий таскает «на горбе», из дальнейшей беседы я так и не понял...
К Ивану Гусеву привели нас его дружки. Привлечённые фотоаппаратами Роста, к нам подошли ещё двое. Один — высокий, худой, в подвёрнутых резиновых сапогах и в синем мятом кителе лесника, оказался мастером лесосплава. Мастер был пьян столь круто, что постоянно находился на границе падения. Когда его влекло к какой-нибудь кочке, на которую он непременно должен был свалиться, мастер начинал быстро ходить по кругу, инстинктивно используя эффект центробежного движения, который не давал ему упасть. Глаза его то бессильно закатывались в алкогольной муке, то выкатывались снова, но не смотрели по сторонам, а равнодушно разглядывали что-то очень маленькое впереди и словно слегка дымились.
Второй — Вася — тоже был давно нетрезв, но в отличие от мастера был мягок, откровенно весел, круглая красная физиономия его излучала довольство жизнью, он постоянно улыбался, счастливо гримасничал и подмигивал, словно напоминая нам о некоем связывающем нас тайном сговоре, намекая на секретный, объединяющий нас с ним замысел.
Разговор начался с обычных выяснений, кто мы и откуда. В свою очередь мастер с трудом объяснил нам, что двенадцать годов служил лесником, откуда и китель, и пуговицы с дубовыми листьями. Вася сказал, что служил в Германии шофёром у главнокомандующего Гречко. Заслышав это, мастер встрепенулся. Слова Васьки несказанно его удивили:
— Как шофёром?! — он словно протрезвел. — Как шофёром, если у тебя и удостоверения шофёрского нет?
— Есть! — вызывающе отрезал Васька.
— Нет! Не ври, Васька! Какой ты шофёр? Нет у тебя документа!
— Есть документ!
— Покажи!
— С собой нет, а дома есть!
— Врёшь!!
— Пошли в Труфаново, покажу! Деревня Труфаново за рекой, кило-метрах в четырёх отсюда, и предложение это мастер оставил без внимания. В это время солнце скрылось, подул холодный ветер, я был в одной рубашке с короткими рукавами и вмиг оделся гусиной кожей. Начался дождь. Мы с Ростом затосковали о тёплой избе, но никто нас не звал.
— Может спрячемся, дождь переждём, — робко заметил я мастеру. Но тот уже настолько был поглощён наглой ложью Васьки, что дождь был ему нипочём.
— Нет, ты только скажи, Васька, зачем ты, х... пес, людям голову мутишь? — кричал мастер. — Какой ты шофёр?! А? Ты отвечай мне!
— Шофёр! — гордо выкрикнул Васька и снова лукаво нам подмигнул.
— Да таку пере..бень, как ты, командующий и в машину-то не посадит!
— Посадит, ещё как посадит, — спокойно парировал Васька. Дождь пошёл сильнее, застучал по бревнам, зашуршал в траве.
— Может, в избу пойдём? — спросил Рост.
— Айда в избу, там и разберёмся, — поддакнул я.
— Е... твою мать! — завопил мастер на всю деревню. — Васька, солдат, у Гречко шофёром был!!
— Я — сержант, — Васька с достоинством сплюнул.
— Ну, может он и был шофёром, ведь у командующего много шофёров, — взмолился Рост, по очкам которого текли капли дождя.
— Да какой же он шофёр?! — оживился мастер, не обращая на нас с Ростом никакого внимания. — Ну, Васька, х..еват.же ты!
— Не х..еват, а правда!
— Ну х..еват! — приговаривал мастер с издевательским восхищением. Весь этот спор и Васькино упорство он принимал так близко к сердцу, словно был биографом маршала Гречко. Мы с Ростом уже решили идти в избу к Афанасию, но, почуяв опасность лишиться свидетелей в столь важном споре, мастер решительно сказал:
— Пошли к Ивану!
В избе Ивана за столом сидело шесть мужиков. Седьмой — младший брат Гусев, имени которого нам не суждено было узнать, лежал под кроватью, как вещь, голова его высовывалась подле ножки, как брошенный сапог либо угол чемодана. Жена Ивана мыкалась позади лавок с ребёнком на руках и подливала пиво в большую медную братину.
Иван, хозяин, парень молодой, небрежный, смотрел мимо всех, говорил смело, прямо и нам, гостям, о которых знал уже всё, никакого особого внимания не уделял. Пригласил к столу, налил водки («вина»), наложил в наши тарелки колбасы, сёмги и щуки, потом сбегал в горницу, вынес оттуда ещё две зелёных поллитровки и замер, переживая произведённый эффект. Стол поощрительно загудел.
За столом сидели: дед Андрей — отец братьев Гусевых, коротко стриженный, смотрел трезво, пронзительно. Женя — человек от «вина» бессмысленный. Справа от Жени сидел Аркадий, который был много трезвее других, обходительнее и опрятнее в одежде. Он выделялся среди других сплавщиков хотя бы тем, что, когда разговор коснулся Ленинграда, он даже вспомнил коней на Аничковом мосту. Слева от пьяного Жени сидел Витя, тип не местный, кудрявый блондин, с лицом не деревенским и не интеллигентным, коварным. На Вите был чёрный, изумительно дурно сшитый костюм, такой нескладный, что можно было думать, что это первый костюм в истории человечества, что многовековой портновский опыт вообще не существовал. Последнего звали Сашкой. Это был крепких костей плешивый мужик с лицом сатира, которому на вид можно было дать едва ли больше 45 лет, в то время как, по его словам, ему было за 60.
Беседа промеж сплавщиков шла пьяная и бестолковая. Сашка рассказывал, как братья его не пришли ему помогать, когда он собрался рубить избу:
— Ну, комики! Рази это не комики? Чистые комики! — И наклонившись ко мне, доверительно сообщил: — Это я им такое название придумал: комики!..
Когда мы входили в избу, Васька где-то в сенях затерялся, но, несмотря на это, мастер, едва усевшись за стол, поспешил поделиться со всей компанией возмутившей его новостью:
— Васька-то наш, х..ев сын, грит, у командующего Гречко шофёром был!
— Вот те х...! — завопил из угла пьяный Женя и тут же снова впал в небытие.
— Это как же так? — строго спросил Аркадий.
— У него и прав-то нет ни х...! — тоже заметно возмущаясь, отметил Витя.
— Да и я говорю, что нет! — обрадованный поддержкой общества, закричал мастер.
— А вот есть! — раздался вдруг весёлый голос за спиной мастера, все обернулись и увидели Ваську, небрежно прислонившегося к косяку и картинно расставившего в проёме двери свои резиновые ботфорты. — Есть, как есть! — крикнул он и шагнул в избу.
— Покажи! — рванулся мастер. — Покажи, х..ев сын!
— А ты милицанер? — спокойно спросил Васька. — Какое право имеешь требовать документ?
— Имею! — исступлённо кричал мастер.
— Ни х... не имеешь! — отбрил Васька. — И показывать тебе ни х... не буду!
— Людям покажи! — молил мастер охрипшим от надсадного крика голосом.
— Людям покажу.
— Покажи!
— Покажу.
— Ну показывай...
— А ты мне не приказывай!
— Да ты тоже комик, Васька! Бля буду, ты комик, — обрадовался Сашка новой возможности употребить изобретённое им слово. Иван потянулся к братине с пивом. Вновь очнувшийся Женя с пыхтеньем, будто он ворочал валуны, старался оторвать «бескозырку» с очередной поллитровки.
— Как ты, Васька, мог быть шофёром у командующего, коли в те годы Гречко не был командующим? — с резоном спросил Аркадий.
— Был!
— Не был!
— Чуйков был! — заорал Витя.
— Ни х... не Чуйков. Жуков был, — глядя в сторону, небрежно бросил Иван. Кричали все сразу:
— Жуков?
— После Сталина Жуков был министром!
— Ни х...! А Булганин? То-то, еб..ныть!
— Точно!
— Гречко был командующим!
— Да и х... с ним! Вот я и говорю братьям своим, ну, говорю, и комики вы, мать вашу так...
— А Чуйков всё же был в Германии!
— Не был!
— А эти комики будто и не слышали, что я избу надумал ставить...
— Да если он командующий, у него шофёр — не меньше, как полковник! А то он — «шофёр»! Ну и х..еват ты, Васька!
— Васька! Отступись, Васька! Не был ты у Гречки шофёром!
— А после Сталина — Булганин...
— Иван, наливай! X... об этом говорить... Дед, давай стакан...
— Хватит деду...
— Дед сам знает, правда, дед?..
Рост тайком фотографирует деда, следя, чтобы в пылу спора не затоптали кофр с фотоаппаратами. Пытается протолкнуть его под кровать, но тело лежащего там братца не пускает...
Дождь кончился. Солнце высветило капли в умытой траве. Наконец, вся наша компания вываливается из избы. Витя, держась за плетень, мочится в огород. На улице спор о шофёре командующего вспыхивает с новой силой. Теперь уже все просят Ваську отступиться, но он, упрямо качая головой и, подмигивая нам с Ростом, твердит своё:
— Был! Был шофёром у командующего!
Из избы выносят братца и бережно кладут сбочь дороги в ласковую прохладную траву...
Свободное копирование
