Итак, к концу 80-х годов социализм, как идеология, был для меня исчерпан. Но некоторые рудименты этой идеологии продолжали жить автономной жизнью. Я еще не сказал сам себе четко и ясно, что "коммунизм-социализм" - это вера, а не знание, хотя и иронизировал над словосочетанием научный коммунизм. То же самое относится и к известной словесной формуле, что человек всё может (особенно, если он глава государства!) или ее аналогу: народ всё может. Очень сильным рудиментом оставалась также вера в безупречные человеческие качества, а по сути, в святость Ленина. То, что с Лениным и вокруг него дело обстоит ненормально, понимать я стал давно из-за огромного количества цитат, к месту и не к месту заполнявшими все возможные носители информации, особенно по праздникам, которые сплошь, за исключением, пожалуй, Нового года, были революционными. Впрочем, и на Новый год всегда вспоминали, как Ленин с Крупской ездили к детям на елку в Сокольниках.
В Мавзолее вождя Мировой революции я был два раза, один раз перед войной, второй в 1983 году. До войны Ленин лежал в защитного цвета френче с орденом "Красного знамени", обрамленном шелковой лентой-розеткой. Таким же расчитывал я увидеть его и во второй раз, когда этим ритуальным мероприятием завершалось окончание курсов повышения квалификации руководящего состава, куда я был направлен на месяц с небольшим. Но на сей раз Ленин лежал в темно-синем костюме с галстуком... Мысленно я назвал такое дело балаганом. Конечно, мое возмущение относилось к "идеологам", а не к памяти вождя. Я начал смутно вспоминать, как в младших классах школы мы иногда на переменках шепотом (о покойниках говорить страшновато!) рассуждали о том, что мозг знаменитых людей специально заспиртовывают и хранят в каком-то не то музее, не то институте. Там есть мозг Ленина, а говорили мы, если не ошибаюсь, о Куйбышеве или Мичурине.
Несмотря на возросшее количество публикаций, представление о несравненности Ленина было таким устоявшимся и освященным советской традицией, что казалось невозможным для переосмысливания. Я, буквально, обомлел от неожиданности, когда услышал с экрана телевизора (шла трансляция I Съезда народных депутатов СССР) предложение Ю. Корякина убрать труп Ленина из мавзолея и похоронить его на Волковом кладбище в Ленинграде рядом с могилой его матери. Я еще не был готов так смело и раскрепощенно мыслить. Тем не менее, время пошло и через канонизированный образ стали настойчиво проступать черты реального человека на фоне действительных, а не идеологически деформированных исторических событий. Самыми неприятными мне показались постоянное ленинское стремление к власти, кровожадность и нелюбовь к России, ее он ставил ниже Мировой революции. Примером неправильного, я бы сказал рокового, ленинского решения, был отказ от российских губерний. Теперь это очевидно, но до этого десятки лет мне постоянно твердили, что впервые в истории и навсегда национальный вопрос у нас решен. Между тем штаты как территориальные образования (в США, Мексике...) к губерниям значительно ближе, чем республики или другие национальные образования в нынешней России. Перечислять плохие решения и действия можно долго... Последнюю точку в грустной истории моего отношения к Ленину я поставил, когда в одной из публикаций прочел, что после смерти Ленина, при вскрытии, одно полушарие его мозга оказалось сморщенным и иссохшим, меньшим, чем другое. Как было не вспомнить академика Раушенбаха...
После всего узнанного о Ленине я и понял и почувствовал, что Ленинград надо переименовывать,вернее, возвращать ему его историческое название: идеологии уходят, а история остается. День, когда моему второму родному городу было возвращено название Санкт-Петербург, был для меня праздничным днем. Я с облегчением вздохнул и почему-то вспомнил, что на Памятнике Тысячелетию России нет Ивана Грозного. И еще - одну парадоксальную арабскую сентенцию: "Кто предвидит последствия, не сотворит великого". Она украшала орден имама Шамиля, взятого в плен русскими войсками в 1859 году...
Так кончалась для меня моя эпоха... Последние партийные взносы, причем за два месяца вперед (апрель и май 1991 года), я уплатил только потому, что меня попросила об этом постоянно собиравшая их Татьяна Никитична, женщина очень доброжелательная, безукоризненно справедливая и преданная партийному долгу. Ей предстояла операция по поводу рака, и я не мог огорчить ее отказом. Последнее (весной 1991 года) собрание первичной парторганизации ЖЭК-24 ничем примечательным мне не запомнилось, кажется говорили о возможном появлении вместо КПСС Российской компартии. Но один эпизод на этом собрании мне врезался в память, он был почти символичным. На собрание пришел, с трудом передвигая ноги, верный партийной дисциплине глубокий старик. Дома он оставил больную жену, тоже члена партии. С видимым напряжением досидев до конца, он, когда собрание было объявлено закрытым, потерял сознание и упал... Вызвали "скорую". Старику помогли придти в себя и мы, втроем из присутствовавших, помогли ему добраться до автомашины.
Конец эпохи сопровождался невиданным количеством политических карикатур. Две из них я отнес бы к классике. Первая, кажется, английская, воспроизводилась во многих наших газетах и тонких журналах, вторая из "Независимой Газеты". Вот какими они мне запомнились:
Первая. Нищие Маркс и Ленин сидят на обочине тротуара, выставив перевернутую шляпу для подаяния. Между ними разговор:
- Да, а ведь теория-то хороша была!
Вторая. Горбачев в виде ребенка сидит на коленях у своего деда, не выпуская из рук веревочку. Веревочка привязана к стоящей на полу игрушке на колесиках, на них, торчком, серп и молот. Дед, улыбаясь, говорит внуку:
- Да брось ты этот социализм, кому он нужен!
Свободное копирование
