Я никак не хотел расставаться со своим довоенно-детским "классовым" взглядом на шедшую войну. В боях под Сталинградом погиб Рубен Ибаррури, сын Пассионарии. Когда я это узнал, помню, еще подумал, что мог до войны видеть его на Клязьме в испанском детском доме. Мы знали, что на фронте против нас действует посланная Франко испанская "Голубая дивизия", тут ничего не поделаешь, что есть, то есть. Но вот ведь Рубен погиб за нас, за наш общий Интернационал, тем самым проявив пролетарскую солидарность. Ведь его никто не заставлял, он сделал это добровольно!
Мое постоянное возвращение к довоенным представлениям было не совсем случайным. Я думаю, что во многом оно объяснялось невидимым, да и невиданным иделогическим (тогда чаще употреблялось слово пропагандистский) давлением, которое царило во всей общественной жизни. Особенно квалифицированным это давление было в армии и на флоте. А о курсантах и говорить не приходится: все свое время мы проводили как в монастыре, за четырьмя стенами училища. В город, то есть в увольнение, нас отпускали на несколько часов всего два, максимум три раза в месяц. Но это, так сказать, к слову.
Сталинградская битва принесла, я бы сказал, фундаментальные изменения в общественном сознании. В октябре 1942 года, в разгар боев, издается Указ Президиума Верховного Совета ССР об установлении полного единоначалия в Красной Армии (9 октября) и в Военно-Морском флоте (13 октября)34 и об упразднении института военных комиссаров, поспешно введенного вскоре после начала войны (16 июля 1941 года).
Мне представляется, что власть слова и символа обладает несравненным воздействием на психику и отдельного человека, и толпы, и народа; они, эти символы и слова, которые я бы назвал сакральными, вызывают огромную энергию действия. Победа под Сталинградом тут же закрепляется введением погон - в Красной Армии с 6 января, а в ВМФ с 15 января 1943 года. Погоны эти - символ победы, добытой в тяжелейших боях! Так они тогда только и воспринимались. Указ о введении погон поражал смелостью и широтой государственного мышления: ведь надо было переступить через догму о том, что погоны могут быть только у белых и вообще у врагов, а красные тем и отличаются, что у нас погон сроду не было. Для нас, по существу мальчишек, это стало потрясением. Конечно, готовых погон сразу еще не было. Мы с Геной Надъярных начали проявлять максимальную активность, чтобы их заполучить, хотя и понимали, что все равно, пока организованным порядком их всем не выдадут, надевать погоны нельзя. И Гена совершил почти невероятное. Через какие-то домашние связи он достал две пары погончиков с якорьками золотистого цвета. Если бы кто-нибудь нам решился сказать, что мы становимся "золотопогонниками", мы бы рассмеялись и с чувством самодовольного превосходства ответили бы:
- Надо понимать диалектику исторического развития государства!
После Сталинграда впервые стали с определенностью поговаривать о грядущей победе и об окончании войны. Любопытно: после Москвы появилась твердая уверенность в нашей непобедимости, но она уходила в какую-то неопределенность в смысле сроков. А после Сталинграда появились сроки: годика полтора, ну два, а если второй фронт будет, то и побыстрее!
Свободное копирование
