В последних числах апреля приехала в Петербург княжна Наталья Петровна Шаликова с молодой девушкой, дочерью подруги своей юности, Варварой Алексеевной Кащеевой {В настоящее время супруга Алексея Алексеевича Гатцука, издателя "Крестного календаря" и "Газеты Гатцука". (Прим. Т. П. Пассек.)}, и остановилась в одной гостинице с нами. Мы видались почти каждый день. Однажды княжна собралась ехать к графине Толстой, супруге вице-президента Академии художеств, знаменитого медальера, гр. Федора Петровича Толстого, и предложила мне ехать вместе с нею.
-- Как же это, княжна, -- сказала я, -- быть может, они и понятия не имеют обо мне, а если и имеют, то еще желают ли моего знакомства?
Княжна уверила меня, что Толстые об нас знают и рады будут видеть у себя.
-- Не лучше ли переговорить предварительно? -- заметила я.
-- С такими людьми, как Толстые, в этом нет надобности, -- возразила княжна, -- они выше мелких общественных условий. -- И осыпала их похвалами.
Я решилась и вместе с княжной отправилась на Васильевский остров в Академию художеств, где жило в то время семейство графа Толстого. Утро было прекрасное, лучи солнца ярко освещали великолепные здания Невского проспекта, пестрые толпы гуляющих, памятник Петра Великого, дворец, голубую Неву, неподвижную как зеркало, и, кажется, проникали в мою душу: так легко, светло и весело я давно себя не чувствовала; или это было предвозвестие встречи с людьми, с которыми суждено было мне сблизиться дружески на всю мою жизнь.
Семейство графа занимало квартиру в нижнем этаже дома. Мы вошли без всяких предварительных церемоний. В светлых, высоких комнатах была глубокая тишина и со всех сторон охватывала изящная, художественная жизнь. В большой зале, убранной в античном вкусе, на двух противоположных стенах во всю их длину стояли узкие диваны с небольшими спинками в греческом вкусе, по сторонам которых на четырехугольных пьедесталах были поставлены большие античные статуи: на одном Венера, на другом Аполлон, на третьем Меркурий, на четвертом еще Венера. Между огромных окон, по сторонам большого зеркала, на низких пьедесталах стояли также античной формы бюсты Гомера и Софокла, а на двух высоких печах, на одной -- превосходный, колоссальный бюст Юпитера, на другой -- Минервы. На стенах висели картины с живописными видами, группами, портретами.
В диванной мы увидели даму средних лет, с самой симпатичной наружностью, одетую очень скромно. Она сидела на диване рядом с молодым человеком, брюнетом, небольшого роста, черты лица которого выражали ум, добродушную иронию и наклонность увлекаться. Перед ними на столе лежал раскрытый альбом великолепных рисунков большого формата, которые они внимательно рассматривали. На этой комнате лежала та же печать художественности, как и на зале. По стенам виднелись картины, на окнах цветы; в нише окна, прямо против двери из залы, среди растений, на пьедестале стояла в рост человеческий статуя. Она изображала полуобнаженную нимфу, коленом правой ноги нимфа опиралась на невысокую скалу, левую опускала в большую раковину, в которую лила воду из античного кувшина, поддерживая его над правым плечом обеими руками. Статуя эта, работы графа Ф. П. Толстого, сделана была им в 1845 году и предложена в совет Академии художеств, где заслужила всеобщую похвалу как по идее и грациозности нимфы, так и по правильности рисунка всей фигуры.
Граф представил эту нимфу его величеству Николаю Павловичу. Государь долго ее рассматривал, нашел прекрасной, приказал высечь ее из мрамора, также произвести гальванопластическим способом медную для фонтана и поставить в нижнем саду Петергофа, внутри мраморной колоннады (она и теперь там находится). По случаю возникшей войны с французами и англичанами, государь приказал на время остановить работу нимфы из мрамора, а так как приказания восстановить производство ее из мрамора больше не было, то она и осталась в гипсовом слепке.
При входе моем и княжны в диванную комнату дама, сидевшая на диване, встала и встретила нас так искренно, тепло, так сердечно, что я почувствовала себя между своими. Это была графиня Анастасия Ивановна Толстая. Она представила нам сидевшего с нею молодого человека, говоря: "Николай Федорович Щербина".
Щербина сказал мне, что он очень хорошо знал Вадима Васильевича, напомнил, как несколько лет тому назад мы видались с ним в доме А. Ф. Вельтмана, когда он только что приехал из Таганрога и придумывал, какую бы избрать себе карьеру. Ему было тогда не более шестнадцати лет. Вельтман и Вадим полюбили его, оценили его расцветавший талант и приняли в нем участие.
Мы дружески пожали друг другу руки.
Свободное копирование
