"24 февраля 1838 г.
Письмо ваше, Александр Лаврентьевич, от 15-го, получил, и вот ответ; сперва об вас, потом о себе... {Вятский друг пишет Витбергу о растрате его имущества, вверенного в Москве одному родственнику жены Александра Лаврентьевича. Все подробности здесь опущены. (Прим. Т. П. Пассек.)} Я вам пишу, как сын, как близкий родственник, смело говорю вам, на меня считайте. Благодарю вас за письмо и возвращаю его (но с тем вместе решительно прошу вас с моего письма списка не посылать, я говорю с вами). Я прочел это письмо, Александр Лаврентьевич! Ваша душа -- храм одной мысли, чистая и высокая -- очень доверчива; я мало верю словам, может, потому, что сам бросал их направо и налево, теперь обращаюсь к себе, и вот вам полная исповедь, судите сами:
Половина тягостного положения, в котором я писал к Эрну, снята. "Le grand secret de la révolution, -- говаривалзнатоквэтихделах Saint Juste, -- c'est d'oser".
En bien, j'ai osé, j'ai écrit à mon père une lettre feu et flamme, on y voyait le fils prosterné devant son père et l'homme résolu. La lettre était vraiment belle, mais acre en divers points. Les vexations qu'elle souffre étaient la cause de ces âcretés {"Великийсекретреволюции... это -- дерзать". Так вот, я дерзнул, я написал своему отцу письмо, горячее и неистовое, в нем выступал и сын, поверженный к стопам отца, и решительный человек. Письмо было поистине великолепно, но местами вышло язвительным, и причину этой язвительности следует искать в получаемых ею оскорблениях (франц.).}.
Ну, слушайте же: получаю ответ, как обыкновенно, без удивления, довольно холодный; потом другое письмо, в нем прямо и ясно сказано: "Однажды и навсегда благословляю тебя на жизнь твою и следственно на все предприятия. Но так как ты придумал сам, то сам и делай как хочешь, я уверяю в одном, что мешать не стану.
Capisco, capisco, как говорят итальянцы: capisco, caro Padre! {Понимаю, понимаю, милый отец! (итал.).} Мешать не стану -- значит в переводе: "Я знаю, что ты не можешь обойтиться без моей помощи"; ну, признаюсь, у меня все было готово в случае отказа, двадцать человек просили быть помощниками, но это полудозволение все остановило, и я хочу попробовать тихо кончить и, ежели можно, нынешним летом; да, непременно нынешним летом, ибо вы не можете себе представить, что делает княгиня. Я готов отложить, потребую формального обручения. Вот и все. Перестрадал я в это время ужасно много, несколько раз бледный и отчаянный обращал я взор к небу и молился. Теперь лучше, и я спокойнее жду, как судьба развяжет узел, завязанный рукою бога!
Вот вам довольно странный случай. В Москве простой народ говорил: "Горе работникам, которые коснутся до. Алексеевского монастыря", -- и что же? в первый день при огромной толпе, работник, снимая крест, сорвался и расшибся вдребезги!
Вы угадали -- Жуковский вымарал пять последних строк в I Maestri...
P. S. Вчера обедал я у проезжавшего здесь сенатора Озерова; я завел речь об вас, pour épier, und manches möchte ich schreiben, er hat eine wichtige Stelle bei der neuen Commission {чтобы разведать, и вот, многое хотелось бы написать, он занимает важное место в новой комиссии (франц. и нем.).}.
Вина не пью, сижу все еще безвыходно дома, пишу новую повесть и, кажется, удачно заглавие: "Его превосходительство".
Свободное копирование
