Я только не понимал (и до сих пор так и не понял), зачем нужно было письмо на имя Сталина считать апелляцией, рассматривать на Партколлегии КПК при ЦК ВКП(б), а затем отказывать в восстановлении в партии? Тем более непонятно, как можно было рапорт XIX партсъезду превратить в апелляцию, когда там нет ни слова о моем партийном деле, когда этот рапорт подписан 14-ю людьми, в том числе ректором и секретарем парторганизации Самаркандского мединститута, а также некоторыми работниками других институтов? Поэтому, когда 22 октября 1952 года я получил извещение, что мое "заявление на имя XIX съезда ВКП (б) получено и будет рассмотрено", я воспрял духом, но, как оказалось, преждевременно: мне вновь отказали в восстановлении в партии, мотивируя тем, что 7, а позже уже 11 лет я был вне партии.
Среди документов, имевшихся в моем деле перед рассмотрением Комиссией ХIX съезда, была характеристика "треугольника" Самаркандского мединститута, в которой дана высокая оценка моей научной, педагогической и организаторской деятельности, а также идейно-политического уровня и эрудиции.
Подобных характеристик было немало. Были и свидетельские показания лиц, знавших меня в военное время. Однако важно то, что после отклонения моей просьбы о восстановлении меня в рядах партии, отношение ко мне со стороны руководства института резко ухудшилось. Особенно "свирепствовал" против меня и, в еще большей степени против Исмаила Ибрагимовича Ибрагимова, ассистента руководимой мною кафедры и доцента кафедры терапии Николая Александровича Мирзояна, - зав.кафедрой марксизма-ленинизма Сурен Месропович Захаров. Хотя по своей должности, он не имел никакого отношения к администрации, однако грубо администрировал в институте. Однажды в своем администрировании он зашел так далеко, что вызвал меня к себе, на кафедру марксизма-ленинизма, и говорит: "Слушай, Иван Эмануилович, мы проведем сокращение штатов по твоей кафедре, сократим твоего ассистента Ибрагимова. Но ты не бойся, вместо ассистентской должности дадим тебе доцентскую..."
- Но на каком основании вы сократите Ибрагимова? - спрашивал я его.
- Он был в плену, - спокойно отвечает Захаров.
- Но ведь и я был в плену, - говорю ему.
- Ты - другое дело, у тебя документы в порядке...
- Но почему у Ибрагимова документы не в порядке? Откуда это ты взял? Я сам могу свидетельствовать о его безукоризненном политическом поведении в плену.
Он пытается что-то возразить, но я в заключение говорю ему:
- Николай Александрович Мирзоян у меня не работает, поэтому о нем я говорить не могу, но, если вы сократите Исмаила Ибрагимовича Ибрагимова, то я обращусь в ЦК и добьюсь привлечения вас к ответственности. - Я не успел это сказать, как Сурен Месропович схватился за живот и стал истерически хохотать.
- Вот насмешил ты меня, давно так не смеялся!
- Но, не забудь, - сказал я ему, - смеется тот, кто смеется последним!
С этими словами я оставил кабинет Захарова. Я прекрасно понимал, что дирекция Самаркандского мединститута не сама взялась "разогнать" бывших пленных. Я знал, что эту ''установку" давал им сам зав. орготделом Самаркандского Обкома КП (б) Уз. Емельянов (фактически, по большому счету, это была установка ЦК КПСС - правящей в СССР партии и потому победить ее было невозможно. - В.И.), но ни на Захарова, ни на Емельянова формально мы не могли жаловаться. Самаркандский ГК КП(б)Уз., как и областные газеты, неоднократно доказали свою моральную поддержку нашей кафедре, как новаторской.
