Время от времени подходили люди посоветоваться, поделиться мыслями, а некоторые для того, чтобы спросить: не пора ли уходить? Обычно я глазами прощался с ними, а если не было посторонних, обнимал, желая удачи, едва сдерживая слезы: ведь через несколько минут они либо окажутся на свободе, либо будут убиты! Тут возвращается мой Гоги, в руках у него эмалированная кастрюля, в которой он несколько дней назад принес "гонорар" - горячую домашнюю пищу от соседей, куда его водили для приема родов. Теперь он подходит ко мне:
- А можно мне занести кастрюлю полякам? - спрашивает он.
-- Кто же пустит тебя из лагеря с твоей кастрюлей, - смеюсь я. Он настаивает.
-- Если сможешь, - валяй, - говорю ему, не веря в такую возможность.
- Тогда я пошел! - радостно кричит Гоги. - Но, может, у них и останусь?
Гоги пошел к часовому западных ворот, мы наблюдали, как он подошел к часовому, показал на кастрюлю, затем на дом, куда ее понесет, что-то сказал и... прошел ворота! Вот это Гоги! Обманул немца, ушел из плена!
Конечно, ни в какое другое время часовой не пропустил бы за ворота "по предъявлению кастрюли". Огромное значение имел его психический настрой, когда ему стало все равно... Я хотел зайти в свою комнату, как вдруг навстречу выходит фельдфебель. Он зол и раздражен: из лагеря увели всех переводчиков, и он не может объясняться с оставшимися инвалидами. Он тащит меня к ним, предлагает всем собраться, угрожая, в случае невыполнения его приказов,... расстреливать из пулемета. Он предлагает им отправиться на вокзал пешком, так как подвод не будет. Инвалиды показывают свои культи и деревяшки и говорят, что не смогут дойти до вокзала. Я хорошо знаю, чего хотят инвалиды, они также руководствуются лозунгом: "Ни шагу на Запад!". Они ждут своих освободителей. Надо думать, этого как раз боится фельдфебель. Я, под видом перевода, говорю инвалидам, лучше им выйти из лагеря и медленно, кто, сколько может, растянуться в населенном пункте (конвоя ведь не будет!), пока подадут подводу...
- Правильно говорит доктор, чего тут ждать? - отзывается какой-то молодой товарищ, - лучше выйдем на дорогу, а там, может, и выйдет что, заканчивает он многозначительно.
Поднимаются сотни полторы инвалидов и двигаются, как попало, к воротам лагеря.
- Запомните ребята, - вновь обращаюсь я к инвалидам, - идите, сколько сможете! Счастливого вам пути!
Фельдфебель явно смягчился, но недоволен, что инвалиды идут разбросанно, растянуто даже внутри лагеря. Я возвращаюсь в лазарет, по пути разговаривая с инвалидами. Там сообщили: "Исчез Оганес!". Захожу в комнату, смотрю на его постель, вижу следы спешных сборов, но опять не верю: неужели Оганес Азнаурян мог уйти, не попрощавшись со мной?! Я ведь помню его по учебе в институте, по службе в 19-й армии, по первой перевязке в Смоленском лагере военнопленных. Сколько нежных, братских чувств я питал к нему, а он ушел, не попрощавшись! Тревожная обстановка прервала мои излияния. Выхожу из дому, узнаю: исчез шофер Климентий, который работал у немцев на грузовой машине. Явился немец, приставленный к нему, растерянно спрашивает:
- Не видели шофера Климентия ?
- Видел,- отвечаю, - час назад он был здесь.
- Час назад и я видел его, но вот давно уже ищу. Мы погрузили машину и с тех пор его нет, - говорит жалкий с виду, очкастый щупленький солдат, тоже шофер, но ничего не видит, машину не может вести... Только ушел от нас очкастый немец, к нам подходит фельдфебель и говорит, что оберцальмайстер приказал врачам вместе с инвалидами следовать на вокзал для эвакуации.
- Но мы же объяснили ему, что оберарцт приказал нам оставаться до подачи поезда и эвакуироваться вместе со своими больными, и оберца.алмайстер согласился с нами, - говорит ему Исмаил.
- Я не знал, что он вам говорил, но сейчас он приказал, чтобы врачи ушли на вокзал, - говорит фельдфебель.
- Тут недоразумение, - говорю я фельдфебелю, - спросите, пожалуйста, оберцалмайстера как быть нам, ведь мы не можем нарушить приказ гауптмана оберарцта Харвальда?
- Хорошо, я скажу ему и узнаю, что ответит он, - говорит фельдфебель, удаляясь.
Необходимо здесь подчеркнуть, что субординация в немецкой армии была очень строгой: оберарцт был по званию капитаном, а оберцалмайстер лейтенантом. Поэтому я подчеркнул звание оберарцта, и это возымело успех. Но положение возникло критическое: ведь нас, врачей, осталось только четверо. Тут вернулся фельдфебель и подтвердил приказ идти на вокзал. Исполнение этого приказа равносильно разоблачению бегства шести врачей! Как быть?! Долго не думая, я подхожу к фельдфебелю и говорю: "но как же идти, когда нас врачей осталось только шесть человек?"
- Где же остальные?, - спрашивает он удивленно.
- Остальные, как вы приказали, пошли с инвалидами на вокзал! Если уйдут все, кто же будет сортировать больных на эвакуацию?
- Хорошо, я доложу оберцалмайстеру и сообщу, что он прикажет вам, - сказал фельдфебель и удалился.
Свободное копирование
