Оберарцт и его свита уехали. Мы усиленно готовились выйти за пределы лагерной проволоки. Это значило преодолеть внутреннюю, изолирующую лагерь от лазарета однорядную проволоку, что намного легче, а затем выйти на территорию 4-го блока, где остались лишь пустые бараки и никем не охраняемая лагерная предохранительная и двухрядная проволока с "путанкой" между рядами. Но, хотя она была ярко освещена, за ней не ходил часовой и не бегали овчарки. Теперь один часовой ходил вокруг лазарета, а другой - за западной частью колючей проволоки, которая составляла границу лагеря. После отъезда оберарцта нас осталось лишь 10 врачей и средний медперсонал, из которого лишь некоторые были посвящены в наши тайны. Не все врачи были способны практически включиться в организацию побега. Вот, например, врач Мамедов, который знал меня еще по Венскому лагерю, хотя и был предан нашему делу, но был малоактивным. Он всегда молчал, когда речь шла об опасных предприятиях, но кивал головой и улыбался, что означало согласие с нами. Поэтому мы его не посвящали в свои планы организации побега.
Мамедов имел прекрасную мандолину, подаренную каким-то пленным англичанином из соседнего лагеря. Мамедов искусно играл на мандолине. Много раз я слышал какую-то знакомую мелодию, но никак не мог вспомнить ее. Однажды я спросил его: "Что это за мелодию вы так часто играете?" Он лукаво посмотрел на меня и сказал: "Угадайте сами!" И я угадал: эта была мелодия армянской песни "Сталин-джан"...
Здесь я отступлю и скажу, что во время войны, когда опаснейший враг человечества вторгся и захватил огромную территорию нашей страны, люди забыли обо всех обидах, наносимых властью, о чинимом произволе и репрессиях, источники которых большинству были неизвестны и необъяснимы, о культе личности, который был слишком очевиден. Все, кому была дорога была наша Родина, высоко поднимали авторитет Главнокомандующего Вооруженных сил страны Сталина. Мне лично казалось, что после войны отрицательная сторона культа его личности отпадет. Тогда никто не знал, что этот культ расцветет с новой силой, нанесет стране и людям огромный ущерб. Но это будет потом. Теперь же, слушая пение Мамедова, я долго смотрел на него. В комнате никого не было, кроме нас, эта мелодия глубоко тронула струны моей души. Я поднялся с места, подошел к нему и сказал: "Спасибо, Амир! Ты чаще исполняй эту песню, она ведь напоминает нам о Родине!" Мамедов улыбнулся своими маленькими черными глазами, и потом стал чаще ее исполнять.
Когда начали эвакуацию лагеря, Мамедов позвал меня, из кармана достал какой-то изящный четырехугольный футляр черного цвета и спросил: "Что это такое?" Я открыл футляр, увидел в нем прекрасный немецкий компас и сказал: " Это указатель пути на Родину! Береги его, пришло время его использовать!"
Свободное копирование
