В одиночной камере я "прожил" две недели. Камера была небольшой, с очень толстыми стенами, но можно было ходить, сидеть или лежать. Читать не давали. По утрам мне приносили ведро воды и швабру. Закончив уборку, я отливал немного воды в угол камеры и после ухода начальства ссыпал измельченную штукатурку в воду. Соломинка, вытянутая из матраса, служила мне карандашом: я окунал ее в полученную грязь и выписывал на стенке математические формулы, вычислял логарифмы и решал придуманные мной задачи. Результат не всегда оказывался положительным, но зато время проходило быстро. Потом меня перевели в общую камеру с двухэтажными нарами, в которой находилось человек тридцать. После тишины я попал в шумную компанию, где люди постоянно спорили о чем-то, что-то друг другу доказывали. Иногда дело доходило до драки.
Мне рассказали, что раньше это была не тюрьма, а крепость, выстроенная в конце шестнадцатого века, которая защищала порт от постоянных нашествий. Последний владелец крепости-замка был убит во время французской революции, а новая власть превратила замок в тюрьму.
Моими "коллегами" по заключению были немецкие моряки, которых должны были отправить на восточный фронт. Но чтобы избежать отправки на фронт, они совершали легкие преступления – такие как прогул или мелкая кража казенного имущества. За это их отдавали под суд. Они надеялись, что судебная процедура затянется и что угроза попасть на фронт оттянется. А вдруг (!) и война к тому времени окончится!
Этажом выше дело обстояло серьезней. Там сидели военные, которые, чтобы не попасть на фронт, умышленно заражались венерическими болезнями. Ужасное зрелище! Таких я уже видел, когда лежал в госпитале. Мой хирург мне говорил, что они очень мучаются, что таких больных не лечат, а оставляют догнивать, чтобы не было соблазна для других!
В нашем отделении был молодой моряк крепкого телосложения. Его веснушчатое лицо и коротко подстриженные рыжеватые волосы были причиной постоянных шуток со стороны других заключенных. Желая избежать отправки на восточный фронт, он украл серебряный столовый прибор коменданта подводной лодки и попытался его продать. Его поймали и посадили сначала в карцер и затем в тюрьму. Отношение нашего отделения к этому моряку было, почему-то, сдержанным, чтобы не сказать неприязненным.
Каждый день наша группа выставляла дежурного, в обязанность которого входило распределение хлеба в обед и вечером. По какому принципу происходило назначение – я не знал.
Наступила очередь Веснушки (так прозвали моряка) вступить в дежурство. Как обычно, нас выстроили в две шеренги и повели в столовую. Из кухни принесли корзину с нарезанным хлебом и передали ее дежурному. Веснушка прошел вдоль первой шеренги, выдавая каждому по пайке. Затем была дана команда "кругом", и дежурный пошел вдоль второй шеренги. Но, подходя к последнему заключенному, он заметил, что осталась только одна пайка – для последнего в шеренге! Его же пайку кто-то украл!
Но кто? В какой момент?
За кражу пайки отвечал дежурный. Мало того, что он оставался без хлеба, он должен был еще делать вид, что все обстоит благополучно, чтобы скрыть от надзирателя пропажу хлеба. В противном случае пятно ложилось непосредственно на него: или он сам вор, или же не проявил необходимой бдительности!
В этот день не хватило бдительности – пайка пропала, и дежурный остался без хлеба.
А в тюрьме с такими вещами не шутят!
Сразу после того, как был выключен свет в нашей камере, раздались глухие удары и дикий крик одного из заключенных. Удары продолжали сыпаться, а крик перешел в тяжелый стон. Я сполз с нар и пошел уговаривать прекратить избиение. Меня оттолкнули и сказали: "Не лезь, это он украл пайку хлеба"!
Свободное копирование
