В конце июня нам объявили, что наша "командировка" кончается и что мы вернемся в наш замок. В замке нас встретил недавно прибывший в часть унтер-офицер Карл Май. После моего несчастного случая меня перевели в канцелярию, в непосредственное подчинение начальнику колонны.
Мы вставали затемно. Сначала мои коллеги долго разгоняли газогенераторы, затем завтракали и отправлялись на работу, которая заключалась, в основном, в перевозе стройматериалов или мебели из одного учреждения в другое.
Я присутствовал при разгонке машин и записывал в ведомость уехавших на работу и оставшихся на ремонт.
В теплое июльское утро, как обычно, мы разгоняли газогенераторы по кругу. Нас было человек сорок. Водители грузовиков были разного возраста и неравного опыта. Были мои сверстники, совсем недавно вышедшие из автошколы, а были и опытные – шоферы парижских такси. Среди них были и холостяки, и семейные.
Непривилегированное население Парижа, как и других больших городах, испытывало трудности с продовольствием. В деревне вопрос продовольствия обстоял лучше: у каждого фермера было что подать на стол, и было что продать по "подходящей" цене.
Потряскин, опытный шофер парижского такси, годился, по возрасту, нам в отцы. Он был невысокого роста, "с закруглениями" со всех сторон. Его круглое лицо и нос картошкой были усеяны маленькими красными прожилками. Злые языки говорили, что он всю жизнь пил только воду, причем только минеральную! Он был немного сгорбленным, от количества лет или от долгого сидения за рулем, и ходил "скользя", как будто старался пройти незамеченным. Как хороший семьянин, он посылал семье в Париж то, что ему удавалось достать у крестьян. По этой причине он не расставался с авоськой, предметом постоянных шуток с нашей стороны, иногда переходящих грань дозволенного.
В разгонке своего газогенератора Потряскин не принимал непосредственного участия: он "платил" нам, молодым, сигаретами или табаком, а сам, стоя в стороне, ждал момента, когда загудит двигатель, садился за руль и отъезжал к столовой.
Наше начальство очень редко присутствовало "на борьбе" с газогенераторами, разве что, возвращаясь с очередного "бала» - попойки. В виде исключения, в это теплое июльское утро, на "полигоне" появился унтер-офицер Карл Май: подтянутый, выше среднего роста, блондин, с глубоко посаженными светлыми глазами: это создавало впечатление, что они смотрят из темного подвала.
Карл Май, как он рассказывал, участвовал в блокаде Ленинграда. Там Дедушка-Мороз его "ущипнул" за губы, за кончик носа и за брови, да так, что с наступлением тепла эти конечности "загорались" невыносимым зудом. По этой причине он был зачислен в инвалиды и был направлен в тыл, на партийную работу.
Потряскин держал авоську за спиной и смотрел, как Збигнев прокатывал "его коня". Он проговорился, что у него состоится "деловая" встреча с хозяином соседней фермы, и мы решили пошутить. Я подошел к нему со спины и "присвоил" авоську. Потряскин погнался за мной и чуть не попал под колеса грузовика.
Май эту сценку видел и начал кричать, как это умеют делать немцы, – во все горло, приказывая мне отдать авоську. Я ее отдал, но Май продолжал кричать. Я его остановил и сказал: "Если ты будешь говорить спокойно, не крича, то я тебя смогу понять на четырех языках. Если ты будешь продолжать кричать, то я перестану тебя слушать".
Насчет языков я переборщил, но сказанное с таким апломбом не могло не произвести впечатления. Май, опешив на несколько секунд, закричал еще пуще. Я повернулся и ушел в столовую.
Через некоторое время я был в канцелярии, куда, продолжая кричать, ворвался Май. Он схватил табуретку и поставил ее со стуком на письменный стол. Я ее молча снял и поставил на пол. Май снова схватил ее и с таким же шумом водрузил на стол. Я снял табуретку и сказал Майу, что мы находимся в канцелярии, что здесь люди работают в тишине и что крики в этом помещении – вещь непривычная. Май выхватил револьвер из кобуры, глаза его засветились в глубине глазниц, не обещая ничего хорошего; только тогда я заметил, что губы, кончик носа и брови были почти лилового цвета...
Револьвер приближался к моей груди, и я подумал почти вслух: "Если не убьет, то может покалечить!". И молниеносным движением применил "ключ" – прием, который преподавался в юношеских организациях, – и револьвер перешел в мои руки, а Май очутился на полу. Я спокойно подошел к окну и выбросил револьвер в траву. Когда я оглянулся, то Майа уже не было в канцелярии.
Свободное копирование
