Добровольцы вернулись из Финляндии в конце марта, а в апреле я уже поехала на свидание к маме. Я увидела там то, что спустя много лет описал Ю. Нагибин в повести «Встань и иди» («Юность», № 10, 1987). Так же я ехала «кукушкой» (на этот раз — местный одноколейный состав) от Потьмы, центра Темниковских лагерей, расположенных в Мордовской АССР, до нужного лагпункта; так же открылись мне прямоугольники бараков, обнесенные забором из деревянных кольев с вышками по углам и колючей проволокой поверх заборов. Мне даже в самом дурном сне не могло присниться, что я заглянула тогда в свое лагерное будущее...
...Мама удивлялась пышному, с поджаристой корочкой свежему белому хлебу — «неужели такой пекут здесь?!»; постучала об стол своим «гостинцем» — лепешкой из темной муки, полученной в премию за хорошую работу, сбереженной для свидания со мной. Сердце заходилось от боли, но обе старались не плакать...
Следующий раз я увидела маму только осенью 43-го года, когда она приехала в Москву, хотя жить там она права не имела, как все жены репрессированных из тех, кто уже освободился. Многие из них селились на 101 километре в г. Александрове, чтобы быть поближе к детям, остававшимся в Москве. Ей было всего 51 год, но выглядела она уже совсем старой — незадолго до освобождения переболела тифом, потеряла все зубы...
Свободное копирование
