Страх

Иногда солдаты, охотники и разные путешественники в разгаре бесед, обменов мнениями и даже, в так называемых, художественных писанинах, романах и рассказах в печатном виде, как «Дон Кихот», или просто балагуры, говорят, что они ничего никогда не боялись, и не было у них страха, они всегда владели собой и всегда выходили победителями. Я в такие рассказы не верю, особенно, когда они поплевывают и, как положено, смотрят по сторонам, никому не заглядывая в глаза. Прямо скажу: «Боятся все, все имеют страх и особенно, когда грозит смерть, увечье или еще какая-либо серьезная неприятность».
Будучи не трусливым человеком, вообще, я не раз ловил себя на мысли, граничащей со страхом, если хотите, с трусостью. Как, например, не струхнуть вот в таких ситуациях, которых у меня в жизни было не так уж мало.
При форсировании поперек озера в Карелии (в длину оно тянется на десятки километров) мне дали длинные сапоги, которые рассчитаны были для передвижения в воде, как по земле, передвигая ноги взад-вперед. На заднике сапог приспособлены вроде поплавков, и когда ноги двигаешь назад, эти плавки отталкиваются, и ты как пешком движешься вперед, как бы просто шагаешь. Но мне не повезло: эти «бродни» (длинные резиновые сапоги с натяжкой до груди) оказались лопнувшими еще при хранении, и вода постепенно заполнила их все. Осталось совсем немного, и я бы ушел на дно Черного озера. Тут я закричал от страха и умолял недалеко плывущих ребят на резиновых лодках и плотах из жердей спасти меня. Сначала они ухмылялись, а позже, когда я стал, уже поплевывать воду и почти плача просить их, они догадались и вытащили меня, белого от страха, на свой плот. Когда меня вытряхнули из этих сапог прямо на ходу, не только я, но и они поняли, что если бы не помогли, не выручили меня, то я бы утонул. Страх, который мною овладел тогда, не скажешь, что не струсил.
В 1942 году, когда я был уже артразведчиком, за мной закрепили коня по кличке Орлик. Раньше на нем ездил комиссар бригады, но видимо напоил в горячем состоянии и посадил на передние ноги. Орлик не мог бежать рысью, все скакал мелким галопом, не выдерживали передние ноги. Красоту Орлика можно увидать только на картинке: «Белый-белый, шею и голову держит, как лебедь; белый, высокий, с коротким туловищем; смотрели на него и любовались все, кто видел Орлика».
Однажды, что бывало часто, мне как разведчику дивизиона поручили вести пакет в штаб бригады в село Лехта. Это километров десять от наших артдивизионских позиций и землянок. Я, как и положено, приняв пакет, вскочил на седло и помчался-поскакал сначала по тропинке, потом по старой проселочной дороге, ни о чем не думая и не остерегаясь фашистских лазутчиков. Подъезжая к настилу через болото, а это поперечный настил метров 400-500 почти по открытому месту, услышал гул мотора самолета. Не успел я вернуться назад в лесок или проскочить болото, летчик видимо заметил белого коня, всадника и решил, развлекаясь, ликвидировать его. На противном болоте белеет всадник-мишень, и никто не может помешать фашисту, развлекаясь, уничтожить его, расстрелять или напугать. Самолет с черным крестом пикирует один раз, дает очередь из крупнокалиберного пулемета. Не попадает. Пули шарахнули по настилу. Орлик с испугу скачет, фашист разворачивается и дает очередь сзади. Снова мимо нас с конем. Я не жив, не мертв, не знаю, что делать, полностью надеясь на Орлика, а сам думаю: «Этот фашист нас не выпустит, тем более, что они часто гонялись за собакой на чистом месте, не говоря о нашем одиночном солдате». Мысли вертелись всякие, но действий никаких не предпринимал. Можно было соскочить, лечь за кочку, а коня пусть гоняет. Убьет, так и ладно, спишут. Но нечего не предпринимал, так как был в страхе. В это время фашист в третий раз развернулся и пошел в пике спереди. Самолет, чуть не задевал меня, как мне казалось, зарычала очередная очередь и я пришел в себя спустя несколько минут. Открыв глаза, увидел: Орлик бьет ногами и головой по бревнам настила, а я метрах в десяти от Орлика между кочек в болотной грязи. Пошевелив конечностями, потряс головой и понял, что жив. Самолет улетел. Я вылез из болота, подошел к Орлику и увидел: Орлик делал последние судорожные движения, на груди, на красивой груди - три полосы обгоревшего испеченного мяса, откуда просачивается кровь. Я сел около Орлика, обессилено почти заплакал, в горле такой комок горечи встал, что дышать было нечем. Сидел долго, а потом снял седло и пошел вперед. На другой стороне болота стояли наши бригадные разведчики - разведрота бригады, где было много знакомых. Они меня встретили и спрашивают: «Это за тобой фашист гонялся? Коня комиссара бригады угробил?». А потом подошел капитан Коновалов, (комроты 199 батальона) и говорит ухмыляясь: «Ну что, Саша, в штаны не напустил? Я видел, как он за тобой гонялся! Возьми у нас коня, на обратном пути вернешь!» Да, был страх, но мне опять повезло. Я жив.
В мае 1942 года, когда мы на седьмые сутки вышли из окружения из-под Кестинги, от нашего 199-го батальона из более 600 человек вышло всего 24 гаврика. Я, свалившись с ног обессиленный, как все другие, лег в чей-то окопчик, затащил на окоп котел чугунный наверно литров на сто и заснул. Спали мы более двух суток и проснулись от гула бомбовых ударов немцев. Более десяти бомбардировщиков бомбили нашу сопку, где стоял какой-то артиллерийский полк. Самолеты крутились кругом, и бросали свой смертоносный груз так, что земля ходуном ходила. Я выглянул из-под котла и такой меня страх взял, что весь затрясся, так как земля кругом черная, испахана, лес переломан в бурелом, кругом стон, а самолеты чуть деревья не задевают, крутятся почти надо мной. Я под котлом лежал и трясся до тех пор, пока не ушли фашисты, а когда вышел и встретил живых ребят, у меня зуб на зуб не попадал. Почему-то все были настолько белые и тоже тряслись, даже цигарку еле заворачивали. Вот это был страх и не только мой, но и ребят. Из наших выходцев из окружения пятерых ранило и одного убило, а из артполка мало, что осталось, одни воронки да развороченные лафеты и стволы пушек, где лежали и артиллеристы. С того дня в ходе всей войны при виде самолетов с крестами меня бросало в дрожь, и я всегда старался спуститься, как можно ниже в окоп и не смотреть на этих смертников, хотя знал, что они летят высоко, бомбить будут где-то далеко в тылу.
Мне известно, что каждый боится и имеет страх, но это приходит по-разному. У нас, например, был командир батареи Авдеев, у которого перед боем, если особенно встреча с танками, всегда болели зубы и он их «лечил» спиртом. У Пети Шлемова, моего старого друга, всегда живот крутил, но в туалет не ходил. У Мити Чуракова перед каждым боем, до его начала, всегда глаза моргали, и лишь в ходе боя он мог овладеть собой, успокоиться, когда наши снаряды попадали уже в цель и шла пехота вперед. Он на наблюдательном пункте в это время всегда говорил: «Саша, будь у стереотрубы, у меня глаза моргают, как сибирячке подмигивают!»
Любой фронтовик, если он действительно видел врага и смотрел смерти в глаза, скажет, что страх есть у каждого перед боем. Важно не это. Важно, чтобы страх не перешел в панику в мозгах. Когда уже паника в мозгах у отдельных, то может «заразить» других и тогда считай, что все пропало, перебьют всех. А это уже трусость. Так вот, не верьте тем, кто считает, что он никогда ничего не боялся и страшился!